Мистер Мерриэл поджимает губы. В течение нескольких секунд он смотрит на меня, и я, стиснув зубы, выдерживаю его взгляд. Тогда он кивает.

И тут я понимаю, что возник маленький шанс на спасение. А появился он оттого, что я осознал: в нашем с Селией заговоре, призванном обмануть мистера Мерриэла, удивительным образом обозначился третий сообщник, который станет нам помогать, — сам мистер Мерриэл.

На самом деле ему вовсе не хочется выяснить, что ему наставили рога. Он знает, что подозрительность проявлять следует — подозрительность как таковая разумна и обеспечивает безопасность; подозрительность неотделима от того образа жизни, который он ведет уже многие годы, она — часть избранной им профессии; и все же он вовсе не горит желанием обнаружить, что его жена с другим мужчиной одурачили его. Он не зайдет чересчур далеко — лишь настолько, чтобы убедить себя: ничего особенного не случилось; он предпочтет остаться в рамках разумного, всего лишь постарается выяснить, в чем дело, — насколько того требует долг, не более; да, он должен развеять сомнения, но он не собирается усердствовать так, как если бы речь шла о денежном долге или об оскорблении, нанесенном другим гангстером.

Его собственная гордость заставляет его встать на нашу с Селией сторону: никому из нас не хочется, чтобы он узнал всю правду.

Мерриэл издает хмыкающий звук, который при известном воображении можно принять за смех, слезает с крыла «бентли» и медленно идет ко мне, сложив ладони под подбородком, словно для молитвы. Останавливается и смотрит на Селию.

— Видимо, последней из дома выходила Мария, — говорит он, — Думаю, нам придется нанять новую горничную.

Селия хмурится еще сильнее. Мерриэл подходит ко мне. Осторожно присаживается на мое правое колено. Вот черт, черт, черт. Ну и дерьмо. Как можно так облажаться? Все мои прежние выводы оказались неверными. Гадство. Ну вот, те-перь-то как раз и начнется.

Он улыбается.

— Я кое-что вам должен, Кеннет, — говорит он приятным голосом и очень просто. — Думаю, это сущий пустяк по сравнению с тем, что последует, но он предназначается вам лично от меня, за то, что вы без спроса влезли в мой дом.

Он делает изрядный замах и изо всей силы бьет прямо по яйцам.

Я и забыл, как это больно. В последний раз такое случилось со мной на школьной площадке; все имевшие тогда место ощущения абсолютно выпали из памяти: и эти искры из глаз, и тошнота, и набегающие одна за другой волны боли, каждая нового типа, которые поочередно пронизывают тело после удара. И все это усугублялось тем, что я был лишен возможности согнуться от невыносимых мучений. Такое впечатление, словно мозг сперва накопил все оргазмы, испытанные в жизни, а затем выдал их разом, но изменив полярность, так что прежний экстаз превратился в муку, и то, что некогда занимало по нескольку секунд в день, теперь длилось пять или даже десять минут — пять — десять минут беспримесного концентрата чудовищной пульсирующей боли.

Я завизжал громко и пронзительно, а затем, когда стало мало-помалу отпускать, еще долго хрипел, задыхался и хватал ртом воздух.

Когда я немного пришел в себя, Мерриэл уже стоял рядом с «бентли».

— Как ты, черт побери, посмел? — спросила Селия.

Теперь в ее интонациях почувствовалась такая холодная угроза, какой до сих пор нельзя было ощутить даже в голосе ее мужа. Я проморгался и сквозь оставшиеся слезы посмотрел на нее. Она глядела на Мерриэла с каким-то мрачным спокойствием. Мерриэл оглянулся на нее.

— Ты о чем, дорогая? — спросил он. Но голос его прозвучал уже менее уверенно.

В тоне Селии звучало явное преимущество.

— Как ты, черт возьми, смеешь делать с ним такое и заставляешь меня на это смотреть? — выпалила она, явно перехватив инициативу.

Она двинулась к Мерриэлу по настилу из поддонов. Кай следовал позади на полшага, и у него был встревоженный вид. Селия остановилась в метре от мужа.

— Ты не имеешь такого права. — Голос ее дрожал от еле сдерживаемого гнева, — Ты не имеешь права заставлять меня видеть все это, не имеешь права делать меня частью этого, не имеешь права равнять себя с законом, а меня со своими долбаными головорезами.

Последнее слово она выплюнула, точно выбитый зуб.

Мерриэл потупился.

— Знаешь ведь, я не люблю, когда ты швыряешься такими словами, Селия, — сказал он спокойно.

— Я не состою в твоей гребаной банде! — выкрикнула она.

Мерриэл поднял глаза и несколько раз моргнул.

— Ради всего святого! — заорал он в свою очередь, — А на что, интересно, покупаются тебе драгоценности, платья, на что ты ездишь отдыхать по всему свету?!

— Я не идиотка! — взорвалась Селия, — Я не какая-то глупышка! Я все прекрасно понимаю. Mon dieu![134]Я думала, я наивно полагала до сегодняшнего дня, что я не вовлечена в такие дела, — она мотнула головой и сделала жест рукой в мою сторону, — и считала, что готова оставаться с тобой на таких условиях, хотя и знала, чем ты занимаешься, во что превратился!

Мерриэл тряхнул головой и нервно одернул манжеты, он явно чувствовал себя несколько неловко, хотя самообладание и вернулось к нему.

— Мы так жили всегда, Сели. Ничего не изменилось.

(И когда вместе с искоркой надежды умерла и еще одна частица меня самого, я подумал: «О нет! Только не это, он называет ее Сели, использует то же самое уменьшительное имя, что и я!»)

Она стиснула выставленные вперед кулаки и тряхнула волосами.

— Я не выходила замуж за это! — проговорила она, и ее голос исказился от возбуждения, которое она усилием воли пыталась подавить, — Я выходила за тебя. Брала в мужья человека, который вытащил меня из дурного места, увел от дурных людей, спас от всего дурного, что имелось во мне самой; я шла за человека, который дал мне почувствовать себя желанной и защищенной, — Она сделала шаг назад. Затем, выпрямившись и расправив плечи, измерила его взглядом, — А этого мне не нужно, Джон.

Он опять опустил глаза.

— Ты завела с кем-то роман, — произнес он тихо.

— Что? — переспросила она, и только то, как она произнесла это одно-единственное слово, выдало, что ее родной язык французский, а не английский, причем такое случилось всего в третий или четвертый раз с тех пор, как мы встретились.

— У меня есть фотографии, даже видеозаписи, — проговорил он, не поднимая глаз, — Затем посмотрел на меня, потом на Кая.

Она уставилась на него. И медленно покачала головой.

— У тебя нет ничего, — сказала она тихо.

Последовало молчание. Я расслышал, что где-то в темной гулкой дали, там, где пахнет сыростью и плесенью, медленно и едва слышно падают какие-то капли. И Селия повторила:

— Ничего, кроме твоей паранойи.