Он взглянул на нее. Она опять тряхнула волосами.

— У моих подруг, — произнесла она медленно, — есть любовники, мужья и братья, иногда мы встречаемся вместе, и тогда кто-то из них может подъехать чуть раньше меня или чуть позже. И не воображай, что если кому-то удалось сфотографировать меня в ресторане рядом с незнакомым мужчиной, это непременно означает, будто у меня с ним роман. Пусть эти люди останутся за пределами твоего воспаленного воображения.

Мерриэл перевел взгляд с нее на меня.

Селия нахмурилась и снова обернулась в мою сторону.

— С ним? — спросила она и рассмеялась. Затем встала лицом ко мне и перестала смеяться, приняв серьезный вид. — Мистер Нотт, вы уж не обижайтесь, но я могла бы выбрать кого получше.

— Извинения приняты, — сумел я просипеть, превозмогая боль.

Селия вновь повернулась к супругу:

— Ну, покажи-ка мне, покажи свои доказательства.

Мерриэл только улыбнулся в ответ, но улыбка вышла натянутой, и тогда даже мне стало понятно то, что она интуитивно чувствовала с самого начала: у него действительно на нее ничего нет, он пытался выудить у нее признание с помощью одних только голословных обвинений.

Селия пристально посмотрела на мужа, и ее взор стал ледяным. Впрочем, «ледяным» — это еще мягко сказано, до абсолютного нуля оставались жалкие доли градуса. Взор этот пробудил во мне страх божий, а ведь меня он задел только краем. Мерриэл, на котором он сфокусировался, сумел каким-то образом его вынести — видимо, в силу выработавшегося за годы их совместной жизни некоторого иммунитета, — но не без потерь. Некая придурковатая часть меня, явно не слишком-то сильно связанная с моими почти раздавленными и все еще чертовски сильно ноющими яичками, готова была чуть ли не пожалеть мерзавца.

— Я оставалась тебе верной женой, — заявила Селия спокойным голосом, в котором звучали разом и самообладание, и абсолютная уверенность в себе. — Я всегда была тебе верна! — И тут голос ее дрогнул.

И, черт возьми, даже я ей поверил. Я готов был подняться в суде или выйти на ристалище и до последнего своего дыхания клясться, что эта женщина есть наивернейшая из жен и что предполагать нечто иное — значит оболгать ее самым бессовестным образом.

Некая часть меня нашла самое время задаться вопросом, каким образом ей удается подобное, и именно тогда до меня дошло: очень может быть, дело в тех самых ее абсолютно бредовых идеях. Может, в данный момент она свято верила, что она добродетельная супруга, ибо в другом мире, связь с которым она ощущала столь остро, она таковой и являлась? Так что она говорила не столько от своего лица, сколько от лица Селии, находящейся по другую сторону трагического разлома в ее жизни, той Селии, что осталась безупречной женой, которой никогда в жизни не приходилось никого обманывать, той Селии, которая с полным правом могла утверждать, что всегда оставалась верной своему мужу.

— А можешь ли ты сказать мне то же самое, Джон? — Теперь голос ее прозвучал гулко, словно эхо в долине, и так печально, как стучат комья земли, ударяясь о крышку детского гроба.

Мерриэл встретился с ней взглядом.

«Кап, кап, кап» — звучало вдали. Я тяжело дышал, мое пересохшее горло конвульсивно сжималось. Запах смерти и фекалий уже не так сильно раздражал, как раньше, — но, скорее всего, лишь оттого, что я к нему немного привык. Наконец Мерриэл произнес:

— Конечно, сказать это могу и я, Селия.

Последнее оставшееся на шкале Кельвина деление выше абсолютного нуля, печально всхлипнув, растворилось в окружавшей нас темноте.

— Не обращайся со мной как с дурочкой, Джон, — потребовала Селия (если бы горному леднику вздумалось заговорить, его голос зазвучал бы именно так, и то был бы голос самого древнего, самого обрывистого, обширного и могучего ледника, без труда перемалывающего в песок базальтовое ложе; словом, самого величественного ледника в нашем гребаном мире — конечно, после того, как он досконально обдумал бы все, что хочет сказать, и придал мыслям форму самых что ни на есть ледяных слов).

Мерриэл закашлялся. Я даже не сразу понял, что для него это просто повод отвести взгляд и дать себе передышку, прежде чем вновь встретиться глазами с Сели, да и то для этого ему потребовалось страшное, совершенно изматывающее усилие воли.

— Ты…

— Я хочу развода, Джон.

Вот это да! Бомба!

Мерриэл моргнул. Они оба в течение нескольких секунд смотрели друг другу в глаза. Он, сидя вновь на крыле «бентли», болтал ногой в воздухе, не отдавая себе в том отчета, а она глядела на него сверху вниз взглядом, все еще исполненным ярости.

Мерриэл посмотрел на меня, на Кая, на двух других парней, прежде чем снова взглянуть на Селию.

— Не думаю, что сейчас подходящее…

— Нет, мы станем говорить об этом здесь и сейчас, — возразила Селия. — Сегодня ты привез меня сюда полюбоваться нынешним зрелищем и тем изменил наши правила. Ты поставил камеры наблюдения у меня дома! — Ее голос почти дрогнул, у нее чуть не перехватило дыхание, и она поспешила сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться, — Так что твой бизнес и наш брак соединились, — продолжила она, — они теперь суть одно. Повторяю: мне нужен развод.

Мерриэл скрипнул зубами.

— Нет, — сказал он.

Селия не отреагировала. Боже милостивый, эта женщина возвела источающее угрозу молчаливое спокойствие в степень высокого искусства. Мерриэл мог быть хорошим боссом преступного мира, но из Селии получился бы просто потрясающий.

Мерриэл откашлялся и снова поднял голову, чтобы взглянуть на нее.

— Нет, Селия, это я хочу развода.

Она немного склонила голову набок.

— Его хочешь и ты, да? — Теперь ее голос прозвучал достаточно нейтрально, но чувствовалось, что в нем в любую минуту может возникнуть угрожающая или обвиняющая интонация.

— Да, мне нужен развод, — Мерриэл улыбнулся слабой и какой-то нездоровой улыбкой, — Я не люблю слово «вдовец», Селия, поэтому, надеюсь, ты окажешься максимально сговорчивой, настолько, насколько я захочу.

Она хмыкнула, издав быстрый, конвульсивный смешок.

— И что же ты хочешь этим сказать?

Теперь Мерриэл выглядел до заурядного хмуро.

— Хочу сказать, что моих денег ты не увидишь.

Она столь искренне изумилась, что даже открыла рот от удивления. Ну просто челюсть отвисла.

— Мне вовсе не нужны твои деньги, Джон, — сказала она ему. В голосе ее появилась такая нотка, будто до нее вдруг дошло, что она все это время разговаривала с большим ребенком, — Я совсем не жажду их получить. Я вышла за тебя не из-за денег. Плевать я на них хотела тогда, плевать мне на них и теперь. Береги денежки и получай развод.

Теперь она глубоко дышала. Плечи под широкой черножелтой курткой ходили ходуном. Когда она произносила последние несколько фраз, голос ее начал дрожать, чувствовалось, что она едва сдерживается.