покрытое пыльцой золотисто-узорное крыло, замер и пялится на него, дергая носом. – Хм-м.

– Боги, ты омерзителен. – Рикус встает, сердито отряхивает коленки. Унылый взгляд его начинает потерянно блуждать вокруг. – Хорошо, что эфенди нет.

– Твой талисман, кажется, упал туда. – Машу рукой на кусты барбариса под самой замковой стеной и, когда он уходит, снова смотрю на Скорфуса. – Что?

– Опять что-то воняет? – добавляет Ардон и нюхает подмышку. – Опять намекаешь, что я?

Чавкнув, Скорфус втягивает остатки крыла в рот, а потом взлетает Ардону на плечи. Тот стоически терпит жар тела фамильяра, неожиданно широко улыбается, почесывая ему шею. Мурчание звенит в воздухе. Истинный игаптянин; думаю, Скорфусу льстит это благоговение, и он даже передумал острить. Так и есть.

– Я рад, что ты выжил, пирожок, – сообщает Скорфус тоном, близким к томному, и я едва не давлюсь воздухом. Ардон только поднимает брови. – Но если серьезно, будьте-ка поосторожнее. В замке что-то происходит. Не задерживайтесь у окон, аккуратнее обращайтесь с острыми предметами и… – Тут он косится на Рикуса. – Внимательно смотрите вокруг. Мало ли, встретится монстр… вроде меня.

Ардон смеется, бормочет что-то вроде: «Ну ты, не обижайся, он не так плох!», но я едва его слышу. Теперь я опустил взгляд в траву, крепко сцепил пальцы, с трудом дышу – точно меня сдавили в магических тисках между небом и землей. «Монстр». Пульсация в голове отвратительна, я сжимаю зубы и резко встаю, найдя повод: Рикус не понял, куда я ему показал, и шарит совсем в других кустах.

Монстр. Монстр. Монстр. Сглотнув, иду к стене, а по пути машинально поднимаю взгляд на окно. Там, в комнате, теперь снуют силуэты – целеры все-таки решили поискать что-то, чуть не погубившее физальских гостей. Кажется, даже мелькает аккуратная стрижка Илфокиона… Я отвожу глаза, смотрю на свои дрогнувшие руки, опускаюсь возле барбариса на четвереньки и принимаюсь шарить по траве. Иногда я колюсь о шипы до крови. Иногда намеренно.

Все эти ночи, что Орфо боролась со своими кошмарами, я бежал от своих. Раз за разом почти одно и то же: я вновь обращаюсь в Монстра, стремительно лечу куда-то сквозь толщу камня и просоленного песка – и убиваю Плиниуса. Каждый сон немного отличался от предыдущего: где-то он успевал обернуться, где-то нет; где-то я вспарывал ему грудь, где-то горло. Раз за разом я просыпался, задыхаясь, сжимая пальцы на собственной шее, смаргивая слезы. Раз за разом шел в ванную, брызгал себе на лицо водой или вовсе набирал ее побольше и окунал в отрезвляющую прохладу голову. Ничего не помогало. Какие яркие, настойчивые видения; не спасало даже то, что они не могли быть правдой ни при каких обстоятельствах. Поэтому к середине ночи я одевался и куда-нибудь уходил: либо к Орфо, либо к Плиниусу.

Монстр. Монстр. Рука нашаривает в траве чуть щербатый металлический кругляш со шнурком, вытягивает его на свет.

– Рикус, вот, – окликаю, и он спешит навстречу со словами:

– Спасибо, дружище, я уж думал…

Слушая его шаги, задумчиво опускаю взгляд к монете в ладони – и чуть не роняю ее. Она лежит сейчас профилем вверх, солнце играет на серебре, делая его четким и филигранно детальным. Всмотревшись еще, я стискиваю кулак, и ребро почти режет кожу. Горло сжимается.

Боги. Лицо этого юноши, увенчанного лавровой короной, – словно мое. Один в один.

– Эвер?

Когда я зажмурился, почему трясу головой? Отдай ему! Отдай, ну. Подумаешь… монета, судя по волнистому канту, физальская, а многие физальцы, так или иначе, похожи: белокурые, с тонкими лицами, большими глазами и маленькими ртами. Белокурым и тонколицым был даже мой немолодой хозяин. Рикус такой, и Гринорис, насколько я помню, и…

– Держи. – Осторожно вкладываю монету в его ладонь, но не встаю. Надеюсь, пальцы не вспотели, или он найдет, как это объяснить.

– Слушай, мы, наверное, ушибли тебя?.. – Он не отводит глаз и держит руку все так же, словно ожидая, что я за нее возьмусь. – Вообще спасибо, ты, правда, немягкий, но…

Теперь в его голосе звенит вина, от которой мне некуда деться: упреки Ардона явно не прошли даром. Рикус все еще смотрит в ожидании – ответа, вопросов? Понимая: еще немного – и он сам спросит что-то еще, качаю головой.

– Нет, нет, не переживай, вы падали уже с не очень большой высоты. Оставите пару синяков на моей спине, ребрах и заднице, не больше…

– Заднице! – хмыкает Рикус и вдруг весь расплывается, мигом повеселев. Подкидывает монету на ладони. – Ого-го! Почему мне казалось, что ты не произносишь таких слов?..

Вообще-то, он прав, но то ли на меня дурно влияет Скорфус, то ли слово «задница» слишком хорошо описывает обстоятельства, в которых все мы сейчас находимся и будем пребывать, вероятно, длительное время. Так или иначе, не хочу обсуждать с ним подобное, подтверждать или опровергать его впечатления о моем воспитании. Вместо этого киваю на монету.

– Старая? Кажется, сейчас у вас в ходу какие-то другие, и в мои времена были другие…

– Да, очень, ее нашли, когда… – Рикус запинается, чуть мрачнеет, но продолжает, – когда после войны разбирались завалы приморского дворца. Представляешь, удалось найти комнатушку-сокровищницу, полную всяких древностей, ну и немного монеток там было…

«Кто здесь изображен?» – рвется с языка. С другой стороны, откуда ему знать, он не кажется увлеченным историком. Нет, все-таки спрошу, вдруг…

– ЕДА! – сообщает Скорфус довольно громогласно и первым устремляется прочь – туда, где мелькнули и пропали красно-зеленые накидки двух замковых слуг. – ЕСТЬ! ЕСТЬ! ЕСТЬ!

– Вы идете? – Ардон ждет, не сводя с нас глаз, и я не успеваю снова заговорить: Рикус отступает, на ходу цепляя монету обратно на шею.

– Да, пошли, принцессы скоро, наверное, вернутся.

Ничего не остается, кроме как последовать за ними по усаженной кустарником садовой дорожке. Вопрос застревает на языке, так и не вырывается. В висках стучит, в горле растет комок, и, сделав несколько шагов, я понимаю, что это означает. Мне стыдно. Мне безумно стыдно за то, что всего на миг мелькнуло в рассудке, так глупо, но так ярко, так безумно, но так желанно. Короли. На монетах ведь чаще всего чеканят королей. И наивная, нелепая часть меня, вглядываясь в серебро, целый миг надеялась… нет, даже почти верила, словно в детстве…

– Эвер! – окликает Рикус.

Я прибавляю шагу. Мне нужно сейчас одно – справиться с тошнотой.

Наверное, это проходят все дети-рабы – не могут не проходить, когда правда об их сословии и судьбе становится им ясна. Так и я, едва поняв, в каком количестве смыслов принадлежу хозяину и всем, кому