– Ты прав, – отвечал убежденный кавалер.

– Нет, нет, долой полицию из наших дел.

– Так что же предпринять?

– Да что же еще! Искать сокровища! Загребать каштаны из печи руками Точильщика и компании, – отвечал Пьер.

– Да наконец, может быть, этих сокровищ уже не существует. Кто докажет нам, что Сюрко не лишился их каким-то образом перед своею смертью или их не похитил его товарищ… потому что сообщников было два… и ничто еще не доказывает, что из них двоих… Сюрко был хранителем.

Кожоль со смехом слушал друга.

– О-го! – сказал он. – Как любовь и политика плохо сочетаются. Ты из кожи лезешь, мой бедняга, вот уж добрые четверть часа, чтоб доказать следующее: какое дело, что мы потеряем миллионы, выдав Точильщика? Лишь бы моей возлюбленной ничто не угрожало!

– Ах, Пьер! Как это ты можешь так думать? – проговорил Бералек, краснея оттого, что его раскрыли.

– Ну же, трусливый влюбленный, успокойся. Можно все согласить: женщина – спасена, и сокровище – похищено.

– Так ли это? – спросил Ивон с надеждой.

– Хочешь мне предоставить дело?

– Стоит ли спрашивать об этом?

– Так надо принять решение об одном факте… только одном факте… и разгадать его причину, потому что у меня есть подозрение, что факт этот – главное звено всего дела, – сказал граф.

– Какой факт?

– Надо понять, зачем для кого-то третьего устроили комедию двух голов – твоей и твоего дорогого ангела – на одной подушке. Кто этот третий? Вот камень преткновения. Узнай мы того человека, и покрывало тайны спадет.

– Аббат предполагает, что это любовник.

– Э-э, – произнес Кожоль, – церковник идет прямо к цели, он не любит юлить.

– Это невозможно! И доказательством тому – прошлое госпожи Сюрко.

– Пусть так! Уважим ангела.

– Если б ты знал вдову, то ни на минуту не усомнился бы в ней.

– Так разъясни же мне сцену с постелью.

– Да повторяю тебе, что я напрасно искал объяснения этому странному приключению. Посмотрим, испытай свой талант, мой дорогой Собачий Нос, – сказал Бералек с лукавым видом.

Но Кожоль вместо ответа вдруг вскочил, дрожа от какого-то таинственного сильного волнения.

– Что с тобой? – вскричал Ивон при виде этой внезапной перемены.

– Со мной – ничего, ровно ничего, – отвечал граф, снова принимая хладнокровый вид.

– Как же, как же! Ты отчего-то подпрыгнул.

– Да нет же, я просто встряхнулся, чтоб прогнать сон, овладевший мной. Ведь уже день – и я падаю от усталости.

Кавалер понял, что бесполезно сейчас допрашивать друга, и он притворился, что верит объяснению.

– Хочешь, я провожу тебя до постели? – предложил он.

– Да, с удовольствием.

Прощаясь с Бералеком на пороге своей комнаты, Кожоль вдруг спросил с самым безразличным видом:

– Госпожа Сюрко, надо полагать, сохранила еще свою красоту?

– Сохранила! Да разве ты не помнишь, что я сказал тебе?.. Ей не больше двадцати двух лет.

– Ах да! Правда!.. Но меня так одолевает сон! Когда я высплюсь, мы вернемся к этому разговору.

Ивон тоже пошел немного отдохнуть.

Едва проснувшись, он первым делом побежал в комнату друга. Но на пороге его остановил Сен-Режан, подав ему записочку со словами:

– Вот. Кожоль, уходя, оставил вам письмо.

– Как? Ушел? Так он не ложился?

– Через пять минут после того как вы отправились спать, он вышел оттуда.

Письмо гласило: «Точильщик должен мне одиннадцать месяцев заключения. Я иду за расплатой, но будь уверен, что расплата эта принесет мне миллионы».

«Что он предпримет?» – подумал Бералек, удивленный отъездом друга.

Почему Кожоль обманул своего товарища, притворившись, будто валится с ног от усталости, а сам через пять минут покинул дом? Какая догадка поразила его, когда он невольно вскочил с кресла, удивив этим Ивона? Уж не нашел ли Собачий Нос сразу тот след, который Бералек искал так долго и тщетно? Надо полагать – да.

Вместо того чтоб лечь спать после ночи, полной опасностей и треволнений, Пьер потихоньку выбрался из дому. Мы сказали, что наступил день, пока наши друзья беседовали. Когда Кожоль, незаметно миновав коридор, вышел на улицу, было около шести часов. Все сияло в ярких лучах августовского солнца, сначала ослепившего Кожоля.

– Ах! – воскликнул он, дыша полной грудью. – Солнце и воздух! Вот две вещи, которых мне сильно не хватало в плену у Точильщика, я намерен потребовать у него за это строгого отчета. Ну же, Собачий Нос! Пора использовать свое чутье и особенно ноги… потому что они очень хотят размяться. Бедненькие ножки! Пакостное развлечегие обещал вам Ангелочек!

Граф невольно захохотал, вспомнив длинный, выпавший язык Ангелочка, чью шею железной хваткой сдавил Ивон.

– Я предсказывал ему, что он будет повешен… В сущности, он все-таки умер от удушья… стало быть, я только наполовину лже-пророк.

Выйдя из парфюмерной лавочки, Пьер, вместо того чтоб свернуть направо или налево, пересек улицу и, встав у дома напротив, стал внимательно осматривать № 20.

– Вот именно к этому дому и привели мои поиски Бералека. По правде выходит, что я томился так долго в погребах соседнего особняка, № 18. Главное теперь – узнать, каким образом подвалы этого жилища превратились в притон шайки Точильщика.

Он изучал фасад № 18, по центру которого красовалась вывеска: «Роберт Брикет, галунщики».

«По-видимому, здесь находится честное и мирное предприятие. – подумал он. – Ах! Нет ничего опаснее стоячего болота. Нужно мне узнать, не галунщик ли сообщник и укрыватель моего искреннего врага, Точильщика?»

Кожоль обратно перешел улицу и заглянул в магазин галунщика, где нашел в такую раннюю пору одного приказчика, сметавшего пыль с конторок и стеклянных ящиков. «Хорошо! Простой сиделец, он может больше помочь мне», – подумал Пьер, видя, что приказчик предупредительно бросился к нему навстречу.

– Что желает гражданин?

– Я пришел за заказом гражданина Пиктюпика, – сказал мнимый покупатель невозмутимо.

– Пиктюпик… Пиктюпик, – повторил служащий, подняв глаза к потолку, стараясь что-нибудь припомнить.

– Да, Пиктюпик… из Ренна, – подтвердил граф.

– Из Ренна… Пиктюпик… и он сделал нам заказ? Странно! Я ничего не помню об этом… Неугодно ли вам сказать, какого рода был этот заказ?

– А, да я и сам не знаю. Только Пиктюпик написал мне: «Перед возвращением на родину, в Ренн, зайди взять и оплатить заказ, сделанный мной в последнем письме моего другу Брикету».