– Ступай, старый, – сказал он, – вот мы и в твоей конуре. Ну, гуа-гу!

Лихим пинком он втолкнул его в погреб, прибавив:

– Ты можешь оставить повязку во время сна, это избавит тебя от простуды глаз…

Пленник подошел к двери с другой стороны, пока его надзиратель возился с задвижкой.

– Завтра вы выпустите меня пораньше, не так ли, Ангелочек? Графу могут понадобиться мои услуги.

– О-о! – подтрунивал Ангелочек. – Ты можешь вдоволь наслаждаться поздним сном, потому что ты негоден для маленького развлечения, приготовленного твоему господину. Я берусь одеть его… и особенно обуть… потеплее-потеплее. Его ждет преприятное пробуждение, уверяю тебя, твоего графа Кожоля!

При имени дорогого друга, которого он предполагал давно в Бретани, Ивон чуть было не бросился на Ангелочка. Но его остановила мысль о том, что он не знал числа врагов и места заключения графа. Он мог без пользы рискнуть своей жизнью, не добравшись до друга, и был бы убит прежде, чем к нему придут на помощь товарищи.

– Нет, хитрость лучше, – решил он.

Не трогаясь с места, он прислушивался к разговору, который те двое вели через дверь.

– Разве вы хотите мучить его, как и меня? – спросил пленный.

– Что ж делать, если он такой же упрямец? Если он ничего не говорит, то надо попробовать развязать ему язык. Но ты не завидуй, малюточка мой, мы вернемся к тебе… ты всегда останешься нашим дорогим любимцем. Как только мы изобретем, что-нибудь забавное, ты испытаешь это первым… разве только раньше ты решишься говорить.

– Никогда! – проворчал другой.

– Ну тогда спокойной ночи, старик. Я обещал твоему графу известить его на сон грядущий о приятной новости и сдержу слово.

Ангелочек запер Лабранша на замок и направился к подвалу Кожоля, не подозревая, что по его следам под прикрытием темноты шел страшный враг. «Как скоро он укажет мне на дверь Пьера, я убью этого Ангелочка», – решил кавалер, следуя за бандитом.

Но Ивон должен был отложить свой замысел. Мрачный коридор вел к погребу, где мерцал свет, настороживший Бералека. В лучах фонаря, висевшего под сводом, он увидел шестерых людей, лежавших на соломе, но не спавших. Это была, по-видимому, комната охраны, примыкавшая к тюрьме графа.

Ивон остановился в тени коридора.

Подойдя к лежавшим, Ангелочек сказал:

– Честное слово, друзья! Вы можете идти спать. Теперь три часа утра, Точильщик на охоте у зажиточного фермера Гонесы, который, говорят, привез вчера кругленькую сумму из Пуасси. Мы можем быть почти уверены, что сегодня ночью начальник не свалится нам как снег на голову. Храпите себе вволю. Я последую вашему примеру, как только выложу перед графом свою шуточку.

Он вошел к Кожолю.

Ивон, из своего темного угла увидел, что шесть сторожей один за другим растянулись на подстилке и приготовились ко сну. Ему пришло в голову вернуться назад за товарищами. Но в этот миг он услышал скрип двери Кожоля, отворившейся вновь под рукой Ангечочка, который удалялся, пятясь задом, и его последнюю фразу пленному. Другой звук, еще смутный, долетал сверху. Бералеку показалось, что он слышит крадущиеся шаги множества людей, спускавшихся по лестнице в подвал.

– Нечего терять ни секунды. Я должен один освободить Пьера, прежде чем спящие проснутся и сойдут те, которых я слышу.

В некоторых случаях наша мысль становится быстра, словно молния. Надо было во что бы то ни стало избавиться от Ангелочка, не дав ему времени даже пикнуть, а иначе – все пропало. Средство тотчас родилось в уме Ивона.

В секунду он очутился за Ангелочком, стоявшим спиной к коридору, – могучие руки Ивона обхватили шею негодяя и мгновенно сдавили ее так, что тот не успел издать ни звука.

– Молчи и ступай за мной! – тихо прошептал кавалер Кожолю.

Через три секунды молодые люди вступали в темный коридор. Они были спасены.

– Положи руки мне на плечи и следуй за мной, – прошептал Бералек Кожолю, не знавшему расположения места, погруженного в глубокий мрак.

В конце коридора Ивон нащупал ногой свой фонарь и поднял его, чтоб отыскать потайной выход.

– Сюда, – сказал он графу, когда они были уже перед лазом.

За ним он выбрался сам. Бералек только наполовину протиснулся в жерло печи, когда яростные крики поразили его слух. Этот вопль вырвался из груди проснувшихся бандитов, или новых пришельцев, но можно было не сомневаться – труп Ангелочка в опустевшей клетке был найден.

– В самую пору выплыли! – шепнул Ивон, когда они с Кожолем вышли из печи, у которой нашли стороживших товарищей.

Друзья упали в объятия друг другу.

– Есть ли у тебя лошади? – спросил граф после первых волнений встречи.

– А зачем?

– Чтоб до рассвета добраться до Парижа.

– До Парижа? Милый Пьер, да ведь мы в Париже, в улице Мон Блан.

Кожоль захохотал.

– А, ба! Эти шутники сильно подмочили мою репутацию следопыта Собачьего Носа. Я считал, что мы по крайней мере за двадцать лье от города.

Бералек поставил караул перед печью, боясь, чтобы неприятель, желая отомстить за смерть Ангелочка, не вторгся в дом. Потом он повел Кожоля в свою комнату, не перестававшего радостно твердить:

– Как! Мы на улице Мон Блан? Экие милые мошенники! Чтоб провести меня, они устроили мне прогулку в мешке и целый день катали, чтоб запереть на расстоянии двух ружейных выстрелов от места, где схватили. Ну, признаюсь! Попал же я впросак!

– Да, ты в доме 20, по улице Мон Блан.

Граф выпрямился в изумлении.

– Двадцатый номер! – вскричал он. – Нет ли парфюмерного магазина в доме?

– Именно.

– Черт побери! Так я не ошибся одиннадцать месяцев тому назад, когда после праздника в Люксембурге, отыскивая тебя, подошел к дверям этой лавочки! Я обратился к какому-то громадному дьяволу, и тогда тот с пеной у рта отрицал твое появление в этом доме.

– О! – отвечал Ивон. – Этот громадный дьявол еще здесь. Ты можешь возобновить с ним знакомство, когда он проснется.

– А что, скажи-ка ты мне, по-видимому, тебе понравился дом, если ты вернулся сюда через одиннадцать месяцев.

– Мне не надо бы возвращаться, потому что я и не выходил отсюда.

Кавалер рассказал историю своей раны и любви к госпоже Сюрко.

– И вдовушка хороша? – спросил с беспокойством Кожоль.

– Прелестна и добра. Ты ее увидишь скоро, теперь ее нет здесь. Я без ума от нее, мой добрый Пьер.

– Еще бы! Вижу. Так ты ничего не чувствуешь больше в глубине сердца… знаешь… к той… во время… в Ренне… когда я дал тумака в живот пирожнику… ее кажется, звали мадемуазель Валеран… я не знаю, ни ее имени, ни ее лица.