Ночью с семнадцатого на восемнадцатое начался штурм с запада, целых три Колонны Хоррора — в отсвете бесчисленных факелов, в бесконечной канонаде хердонских многоствольных кераунетов, над водами Кайкусса, горящими в результате вылитых в них алкимических ядов, под сотнями красно-серо-белых флагов Хоррора, под десятками штандартов хоррорных аресов, в таком напряжении смертоносных аур, что у людей разрывались сердца, кровь лилась из ушей и носов, текла из глаз, а последние защитники Твердыни умирали на ее стенах исключительно от перепуга. Ночь была темная, душная; бури от Средиземного Моря отступили, пепел поднимался в воздух, горячий ад пылающего города лишь сгущал окружающую темень. Сплетенные из гидоровогесовых цефер, графитовые доспехи хоррорных, в мягких плитках которых увязали пули и шрапнель, вплавляли солдат в матовый мрак. Над землей непрерывно перекатывался один длинный, вибрирующий грохот, заглушающий даже рычание бегемотов. Столитосовые пыресидеры стреляли над головами штурмующих, из кружащей над Твердыней «Уркайи» падали пыросовые бомбы, макины разбивались о стены, стены разбивались о макины. Железная морфа Хоррора охватила всех атакующих, в том числе, и добровольцев из под знамени Селевкида, никто не отступал, невозможно было отступить, об отходе невозможно было и подумать, о поражении нельзя было и помыслить, возможна была только победа — Иероним Бербелек поднимался к Пергамону на шоколадном гебегемоте, охватывая своим взглядом и антосом поле боя — возможна была одна только победа.

Рассвет восемнадцатого юниуса увидел Пергамон под штандартами Четырех Мечей и Саранчи, с головой уральского наместника, подвешенной на южной башне; молчали пыресидеры и кераунеты, на Равнине Крови сворачивались лагеря, черные ряды Хоррора вливались в город — Пергамон пал.

«Уркайя» доставила сообщение о победе в Амиду и тут же вернулась с посланником от Мария, ново именованным канцлером Царя-Камня. Стратегос как раз закончил принимать знаки преданности от пергамонской аристократии и приветствовал прибывшего в зале для аудиенций чудом сохранившегося дворца наместника, на пылающем кресле из костей фениксов, с леонидасами Хоррора одесную, с Аурелтей в полном доспехе гыппирои ошую, в окружении хоррорных Обола, держа в руках инкрустированную глазами фениксов рыкту, что принесла Бербелеку победу.

Форма момента заставила канцлера опуститься на колено.

— Эстлос.

— Говори.

— Поздравления и выражения почета от царя Мария Селевкида. Народ празднует, узнав о возврате древней столицы. Вчера вечером в Амиду прибыл с полномочиями из нового Вавилона эстлос Сайхеед Пятый Катрибит. Кратистос Семипалый запрашивает о времени и месте переговоров по вопросу подробного мирного трактата между Вавилоном и Четвертым Пергамоном.

— Это остается в распоряжении царя.

— Так, эстлос. Тем не менее, Сайхеед Катрибит интересуется еще и условиями нового раздела кероса. Марий Петра[24]хотел бы знать, под чьим антосом должен окончательно очутиться Четвертый Пергамон. Кратисты Джезебель Милосердной нет в живых уже сорок лет. Кратистос Семипалый спрашивает: должен ли он вести переговоры непосредственно с кратистосом Рогом? Будет ли новая война за керос? Кто поселится во Флореум Пергамона?

Традиция Второго и Третьего Пергамона отодвигала царя за пределы непосредственного влияния каратисты, по-другому, чем, скажем, в Эгипте, где Гипатия жила всего лишь в паре десятков стадионов от башни Навуходоносора, или же во Франконии, где кратистос Лео Виалле очень часто посещал королевский двор — но уже в Джазират аль Араб принцы пустыни бродили со своими племенами вдоль и за пределами границы короны Ефрема. Точно так же и здесь: Селевкиды имели свою резиденцию в Амиде, каратиста — в Пергамоне.

По сути дела, именно антосу Джезебель Мягкой, Джезебель Милосердной и Прощающей приписывали вину за поражение Селевкидов и разбор Третьего царства. Если бы здешних аристократов не размягчила столь терпимая морфа кратисты, они бы не поддались врагу, и, скорее всего, вообще не спровоцировали бы нападения собственной слабостью. Ничего удивительного, что Джезебель сбежала и, в конце концов, умерла в одиночестве (у нее, якобы, от отчаяния разорвалось сердце). Но, что же это за кратиста, что за противоречие в Могуществе: сила слабости. Аурелии было достаточно сравнить ее с Иллеей. Ведьма не потому могущественна, что жестока, просто жестокость является атрибутом могущества. Джезебель не сделала выводов, к примеру, из жизни Христоса, милосердие которого явно превзошло все границы безумия, болезни морфы. Прощающие должны, в случае необходимости, должны быть способными к наибольшим жестокостям.

Но Аурелия сразу же заметила и последующие сложности в вопросах канцлера. Что с того, что они захватили земли, раз в керосе все так же сильнее всего отражается морфа оккупантов? Царство Пергамона — это вам не незаметный клочок территории вроде Неургии, которая до бесконечности может балансировать на границах сильных антосов.

Несколькими часами ранее, когда они ехали в прохладные рассветные часы через городские улицы, Аурелия присматривалась к пергамонцам, вроде бы приветствующим захватчиков и размахивающим цветами Селевкидов. С еще большим энтузиазмом кричали «ура» амидяне на Площади Аттилидов — у всех по шесть пальце на руках. Раз уже столько видно видно в их теле, что же осталось от Чернокнижника в умах пергамонцев? Необходимо изгнать из народа Форму оккупанта. Но как это сделать, если Хрустальный Флореум останется пустым, в керосе страны все так же будут сталкиваться одна с другой короны Семипалого и Чернокнижника?

Конечно, можно добровольно отдаться в антос одного из них, а поскольку Вдовец не входит в игру…

Но тут имелась еще одна возможность.

Никто не рождается стратегосом, никто не рождается виктором и тираном — и не все кратистосы рождаются кратистосами.

— Кириос, — шепнула Аурелия, склонившись к плечу эстлоса Бербелека, — это заговор Семипалого и Чернокнижника, они хотят связать тебя с Пергамоном, чтобы ты уже не…

Стратегос глянул на нее, и девушка замолчала.

Он же кивнул канцлеру.

— Через несколько дней я вернусь в Амиду и лично оговорю эту проблему с Марием. Во всяком случае, он может быть уверенным, что его царство уже не останется больше под морфой оккупантов. А теперь прошу меня извинить, у меня здесь срочные дела. Аурелия, за мной.

Быстрым шагом он вышел в атриум на тылах дворца.

— Забываешься! — рявкнул Иероним рявкнул на рытера, остановившись под водяной пальмой. — Не для того я забрал тебя на Землю, чтобы ты давала мне политические советы!

Та стиснула кулаки — даже взвыли распухшие кругавицы — стиснула кулаки и не отступила перед гневом стратегоса.

— А зачем ты меня взял с собой, эстлос? Чтобы я стояла рядом с тобой и своим молчаливым присутствием санкционировала от имени Госпожи всякое твое решение — чтобы им казалось, будто бы Госпожа их санкционирует? Этого я делать не стану! Раз ты намереваешься ее предать…