грамотных людей, согласных с последними официально одобренными доктринальными веяниями, заключался в том, чтобы обучить их своими силами. Именно так Исидор получил образование в Севилье, и именно поэтому на Четвертом соборе в Толедо он выступал за развертывание официальной системы соборных школ. По той же причине наука на Западе продолжала жить после того, как Римская империя отступила с Балкан. Именно поэтому всюду, где был собор или монастырь, имелись школа, скрипторий и библиотека[743]. И поэтому устав святого Бенедикта требовал, чтобы монахи посвящали по нескольку часов в день чтению святых писаний[744]. В Средние века «идентичность бренда» некоторых монастырей и соборов основывалась на их высоких образовательных стандартах. В VI в. римский государственный деятель Кассиодор заложил монастырь Виварий (недалеко от Сквиллаче на юге Италии), ставший центром изучения и сохранения раннехристианских и античных текстов. Еще через пятьсот лет центром притяжения для образованных людей стало недавно основанное аббатство Бек в Нормандии, о котором летописец Ордерик Виталий заметил: «Почти все монахи здесь философы»[745].

Но церковь воспитывала не только философов. Хотя посещение школы давало необходимое основание для церковной карьеры, монастырские и соборные школы служили стартовой площадкой для тех, кто собирался добиться успеха в мирской жизни: открывал юридическую практику, занимался предпринимательством или работал в гражданских канцеляриях, обслуживавших королей и землевладельцев[746]. Образованные священнослужители в Средние века нередко поднимались к самым вершинам власти. Библеист Августин, настоятель аббатства Святого Андрея в Риме, по поручению папы Григория I возглавил английскую миссию 597 г. и убедил короля Этельберта Кентского принять крещение, тем самым положив начало христианизации саксонской Англии. Математик и астроном Герберт Орильякский, который в конце X в. принес в Европу счетную доску абак и написал несколько влиятельных учебников по математике, позднее взошел на папский престол под именем Сильвестра II. Англичанин Алкуин Йоркский много лет сидел по правую руку от Карла Великого. Летописец Эйнхард называл Алкуина самым ученым человеком во всем мире. Даже если это преувеличение, Алкуина, бесспорно, можно назвать самым влиятельным государственным деятелем в правление Карла Великого. Император внимательно прислушивался к его мнениям о духовной реформе в 780-х гг. и о язычестве в 790-х гг. Он обращался к нему за разъяснениями по поводу еретических учений. Начатая Алкуином программа переписывания рукописей, которая помогла распространить в империи множество научных текстов, получила всемерную поддержку властей. Алкуин, так же как Исидор, сознательно использовал свою политическую власть на благо образования: он взрастил собственную группу учеников в дворцовой школе в Ахене и ввел обновленный учебный план, который позднее переняли многие процветавшие в Каролингскую эпоху и позже монастырские и соборные школы. На рубеже тысячелетий наступал золотой век образования и науки. Это было хорошее время, чтобы быть студентом.

Но, как это ни парадоксально, это было плохое время, чтобы стать ученым, ибо, хотя в эпоху Каролингов наука на Западе пользовалась уважением, покровительством и защитой, в раннем Средневековье латинский христианский мир постепенно все больше замыкался на самом себе и все подозрительнее относился к другим религиям, образу мыслей и авторитетам. Ученые в подавляющем большинстве обитали в монастырях и соборах, поэтому наука в целом приобретала все более отчетливый христианский оттенок, а недоверчивое отношение к трудам нехристианских и дохристианских авторов со временем только усиливалось. Если в VI в. Исидор Севильский жадно изучал труды греческих и римских язычников и ранних Отцов Церкви, на рубеже тысячелетий подобная научная всеядность решительно вышла из моды. В VI–XI вв. мудрость древних для латинского мира оказалась в основном утеряна. Греческий язык начал угасать на Западе еще в VI в., а к XI столетию стал для западных авторов фактически мертвым языком. Труды Платона[747] и других основоположников философии были почти никому не известны[748]. Только в XII в. интеллектуальные плотины снова открылись, и языческие знания хлынули обратно.

Переводы и Возрождение

Хотя Западная Европа в конце первого тысячелетия отнюдь не считала себя интеллектуальными задворками мира, в действительности в начале XI в. она сильно отставала от многих других стран. Каролингский центр массового производства рукописей в Ахене, соборные школы, разбросанные по Франции, Англии и Германии, и монастырские библиотеки (заполненные в основном текстами христианских авторов) – все это было замечательно. Однако любой путешественник, попавший на Восток, в великие города арабо-персидского мира, быстро понимал, что движущие силы всемирного научного поиска на самом деле сосредоточены в мире ислама и халифов.

Ислам с самого начала был религией купцов, но это не означало, что он противопоставлял себя науке. Со времен Аббасидского переворота в 750 г. высоко ценилось образование, а правители покровительствовали ученым. Что особенно важно, наука была отделена от религии, что позволяло восточным христианам и иудеям активно участвовать в накоплении общей массы знаний в мусульманской империи. В библиотеках, таких как багдадский Дом мудрости[749], хранились коллекции из сотен тысяч рукописей, переведенных на арабский язык почти со всех языков образованного мира. Просветительские и образовательные центры существовали в таких городах, как Кордова и Севилья в Андалусии, Ктесифон и Гондишапур в Персии, Эдесса и Нусайбин в Сирии и Палермо на Сицилии. При Аббасидах в городах, которыми управляли мусульмане, появились религиозные школы – медресе (старейшая из них открылась при большой мечети в Фесе (современное Марокко), построенной дочерью богатого купца Фатимой аль-Фихри в середине IX в.). С точки зрения масштабов, широты охвата и чистой любознательности мало что на свете могло сравниться с научными заведениями мира ислама, которые в VII–XIII вв. протянулись, словно нить жемчуга, от Месопотамии на востоке до Иберии на западе.

Эта питательная интеллектуальная среда взрастила величайших мыслителей мировой истории, от персидского математика IX в. аль-Хорезми, которого называют отцом алгебры[750], и его современника, блестящего химика Джабира ибн Хайяна, до медика XI в. ибн Сины (Авиценны) и гениев XII в., андалузского картографа Мухаммеда аль-Идриси и философа ибн Рушда (Аверроэса). Этот период сегодня называют золотым веком ислама, не в последнюю очередь из-за научных достижений. Но, несмотря на то что исламский мир непосредственно граничил с христианскими королевствами Средиземноморья, в VIII–XI вв. между ними не существовало почти никакого научного и культурного обмена. Только на рубеже XII в. – по сути, с началом эпохи Крестовых походов, когда мусульманские интеллектуальные центры, такие как Толедо, Кордова, Палермо и Антиохия, перешли под контроль христиан, а Дамаск, Александрия и Багдад внезапно оказались намного более доступными, чем раньше, – воздвигнутые между арабскими и христианскими владениями интеллектуальные границы начали разрушаться, и новые (а также хорошо забытые старые) научные знания хлынули из арабского мира на Запад.

Одним из провозвестников новой эпохи информационного обмена был живший в XI в. бенедиктинец Герман Хромой (Германус Контрактус) из монастыря на острове Райхенау на Боденском озере (сегодня на границе между Германией, Австрией и Швейцарией, в Северных Альпах). Герман родился около 1013 г. и с детства страдал глубокой инвалидностью: