Давайте послушаем присутствующих здесь директоров некоторых наших заводов. Кто, товарищи, начнет?

Встал высокий, большеголовый, небрежно одетый мужчина лет пятидесяти — директор Гурьевского завода грузовых автомашин Грибков. Он встретился взглядом с Соловьевым, и они улыбнулись друг другу. Они были давно знакомы, не раз вместе и на равных правах присутствовали на таких же совещаниях, и Соловьев сейчас чувствовал себя перед ним немного неловко. Но тогда, три года назад, в ЦК были вызваны они оба и оба они от поста замминистра отказывались, но почему-то доводы Грибкова были признаны более вескими. Грибков человек с юмором, смешливый, когда Соловьев звонит ему на завод и начинает пробирать за что-нибудь, он быстро признает вину, обещает исправить, но непременно прогудит своим басом: «Что наша жизнь? Игра — сегодня ты, а завтра я…» — и хохотнет на прощанье.

— Я начну с претензий к заводам-поставщикам, — заговорил Грибков, выглядывая, где сидят на совещании представители этих заводов. — Ну, ей-богу, какой-то проклятый вопрос. Не пора ли нам все же разобраться в его природе? Ведь и мы и поставщики сопряжены в едином плане, где все высчитано и выверено, а как только начинается год, вся стройная музыка летит к чертям. Для меня в этот вопрос, как в глухой забор, упирается и наш сегодняшний разговор. Почему мы спешим заявить, что не реально? Потому что, услышав новые цифры, мы прежде всего вспоминаем бессонные ночи, когда ждали телефонный звонок или телеграмму от своего посланного к поставщикам человека, а в это время по сусекам искали последние агрегаты. Я хорошо помню такие ночи. И любое наше обязательство здесь будет выглядеть безответственным, если полагать, что, к примеру, на каждом грузовике как минимум должен быть двигатель, а он делается не у нас, а в Мирославле…

Совещание пошло уже ровно, в меру тягуче, с редкими взрывами, как идут все такие совещания, цель которых напомнить всем, что есть государственная дисциплина. Такое напоминание время от времени необходимо.

Евгений Максимович Горяев впервые был на таком совещании, ему было интересно и немного тревожно, он боялся, что вдруг не сможет ответить на какой-то возникший здесь вопрос. А спросить могли каждую минуту, так как его оперативно-диспетчерский отдел стоял, что называется, на юру и через него шли все дела сверху вниз и обратно.

Горяев старался внимательно слушать ораторов, но ему сильно мешал сидевший рядом Кузьма Аверкиевич Кичигин, которого на этом совещании касалось буквально все, а он сидел, низко склонясь над столом, и рисовал чертей. Нарисует, подвинет под локоть Горяеву и спрашивает веселым шепотком:

— Похож на замминистра?

И черт действительно был здорово похож на Соловьева — Горяев, не удержавшись, фыркнул, отодвигая от себя бумагу…

После трехчасовой работы на совещании был объявлен перерыв. Горяев с Кичигиным пошли перекусить в кафе неподалеку от министерства.

Они сели за столик возле широкого окна, тут было посветлее, а смотреть в окно на мокрую, осенним дождем размытую улицу удовольствия мало. Заказали пельмени и чай с пирожным. Официантка сонно пошла с их заказом на кухню.

— У вас, кажется, своя «Волга»? — небрежно спросил Кичигин.

— Не без того… — неохотно ответил Горяев.

Кичигин рассмеялся:

— Треклятый, обожаемый общественный вопрос — на какие шиши?

— Подарок родителей жены к свадьбе, — чуть раздраженно ответил Горяев.

— Ого! — веселые глаза Кичигина брызнули искрами. — Надо знать, на ком женишься. Я к свадьбе получил только сварливую тещу. Меняю на подержанного «Запорожца», хо-хо-хо! — Кичигин закачался в смехе, и таком искреннем, заразительном, что Горяев невольно заулыбался, и его возникшее было раздражение рассеялось. Кичигин нравился Горяеву своим легким покладистым характером. Кроме всего, только он во всем министерстве поздравил его с выдвижением, сказав при этом: «Выбор на редкость правильный…»

Им подали еду, и Кичигин, глотая пельмени, заговорил о другом:

— Не знаю, как вас, а меня выводят из себя частые посетители-просители. Ну как терпеть — посоветуйте. К нам все время идут — тому нужен кузов, тому — движок, тому — задний мост, а тому и целый газик на охоту ездить. Во-первых, они явно не знают, куда с этим соваться. Но я — о другом. Ну, понимаю, просит актер какой-нибудь сильно известный или там писатель с медалями, но вот не дальше как вчера является с очень солидной рекомендацией — подай ему кузов для двадцать четвертой «Волги», и, как бы вы думали, кто он?

— Да черт его знает, — вяло отмахнулся Горяев.

— Черт-то знает… — покачал головой Кичигин. — Санитарный врач — вот кто! Откуда у него шиши? Ей-же-ей, обидно — что я, не хотел бы иметь свои колеса, сидя, между прочим, как раз на производстве тех колес? Так нет — санитарный врач может, а я — мимо?

— По-моему, санитарный врач может легко иметь магарыч — придет на какой-то торговый склад и скажет: у вас тут антисанитария, требую закрыть склад… а может он ту антисанитарию и не увидеть…

Кичигин посмотрел на Горяева с веселым любопытством и, ничего не сказав, позвал официантку.

Когда они уже поднимались в министерском лифте, Кичигин сказал небрежно:

— Кстати, о том санвраче — нет у вас в отделе сведений по Горькому? Кузов какой-нибудь… сверхплановый или брак…

— Не помню.

— Посмотрите и звякните, ладно?

Дверь лифта шумно раздвинулась, и Горяев ответить не успел, но… почему бы ему не посмотреть и потом не звякнуть?

…На возобновленном совещании в первые же минуты произошла схватка между директором Мирославского завода Лихаревым и Грибковым. Докладывая о положении дел на заводе, Лихарев рисовал весьма благополучную картину выпуска двигателей и вдруг увидел насмешливую улыбку на лице своего коллеги Грибкова.

— Чему вы ухмыляетесь, товарищ Грибков? Думаете, я втираю очки?

— Я думаю только о том, — ответил Грибков, — что почти каждое утро на моем столе меня ожидает тревожный сигнал из цеха сборки — опять на исходе движки.

— Но вы же — я читал в газете — рапортовали, что полугодовой план заводом выполнен досрочно. Что