Глава 14

Через пару недель он опять пригласил меня в гости. Все прошло замечательно, как и прежде: мы разговаривали, рассматривали, сравнивали, восторгались. Его родителей, видимо, снова не было дома, но я подумал, что это даже и к лучшему: я и вправду боялся с ними встречаться. Но когда то же самое повторилось в четвертый раз, я начал подозревать, что это не совпадение. Кажется, он приглашал меня в гости только тогда, когда его родителей нет дома. Это было немного обидно, но я не решился спросить его прямо.

Однажды мне вспомнилась та фотография – фотография мужчины, очень похожего на Гитлера, – но мне сразу же стало стыдно, что я мог даже на миг заподозрить, что у родителей моего друга может быть что-то общее с таким человеком.

Глава 15

Но настал день, когда не осталось места для сомнений.

Мама взяла мне билет на «Фиделио» с дирижером Фуртвенглером. Я сидел в партере одного из красивейших оперных театров Европы, ждал, когда поднимется занавес. Оркестр уже настраивался, зрители в элегантных нарядах занимали места, и даже сам президент республики почтил нас своим присутствием.

Впрочем, на президента никто не смотрел. Все взоры были прикованы к двери, открывающейся в проход между сценой и первым рядом партера; к двери, сквозь которую медленно и величаво в зал вошли Хоэнфельсы. Первым шел Конрадин. Я не сразу узнал своего друга в этом сдержанном и элегантном молодом человеке, наряженном в смокинг. Следом за ним шла графиня, в черном платье, со сверкающей бриллиантовой диадемой на голове, в блеске бриллиантового ожерелья и бриллиантовых же серег ее оливковая кожа как будто сияла голубоватым светом. Последним шел граф, которого я в тот вечер увидел впервые: седовласый, с седыми усами, с усыпанной бриллиантами звездой на груди, прямо над сердцем. Они сели не сразу, на мгновение застыли в проходе, недосягаемые и величественные; они знали, что люди будут смотреть на них, раскрыв рты, знали, что станут предметом всеобщего благоговейного восхищения – по праву, данному им девятисотлетней историей их славного рода. Наконец они решили пройти на места. Теперь первым шел граф, следом за ним – графиня в ослепительном блеске бриллиантов, похожем на северное сияние, оттенявшее ее утонченную красоту. Шествие замыкал Конрадин. Перед тем как усесться на место, он обвел взглядом зал, кланяясь, если видел знакомых, такой же уверенный в себе, как и его отец. Внезапно он увидел меня, но лишь скользнул по мне взглядом, словно мы незнакомы. Я точно знаю, что он меня видел; я был на сто процентов уверен, что, когда наши взгляды сцепились на долю секунды, он отметил мое присутствие. Потом поднялся занавес, свет в зале погас, и Хоэнфельсы вместе со всеми нами, простыми смертными, погрузились во тьму до первого антракта.

Как только занавес опустился, я вскочил с места и, не дожидаясь, когда стихнут аплодисменты, выбежал из зала в фойе, огромное роскошное помещение с коринфскими мраморными колоннами, хрустальными люстрами, зеркалами в золоченых рамах, густо-красными коврами и обоями цвета меда. Прислонившись к одной из колонн, старательно напустив на себя пренебрежительно-надменный вид, я ждал появления Хоэнфельсов. Но когда они все-таки появились, мне захотелось сбежать. Не лучше ли уклониться от удара кинжалом, который, как мне подсказывала атавистическая интуиция сына еврейского племени, сейчас вонзится мне в сердце? Не лучше ли избежать боли? Зачем рисковать потерять друга? Зачем требовать доказательств, когда еще не поздно усыпить подозрения? Но у меня не было сил убежать, и я остался стоять на месте: морально готовясь к боли, дрожа мелкой дрожью, прислонившись для опоры к колонне, я ждал неминуемой казни.

Медленно и величаво Хоэнфельсы подходили все ближе и ближе. Они шли бок о бок, графиня – посередине, она кивала знакомым или изящно махала рукой в сверкающих кольцах, блеск бриллиантов осыпал ее искрами хрустального света, похожими на застывшие капли воды. Граф лишь коротко кивал знакомым. Кивка удостоился и президент республики, который ответил глубоким поклоном. Толпа расступалась, давая дорогу их царственной процессии, неприступной, величественной и зловещей в своем величии.

Теперь нас разделяло не больше десятка шагов, их и меня, желающего знать правду. Сбежать было уже невозможно. Пять шагов, четыре шага… Конрадин увидел меня, улыбнулся, поднес правую руку к лацкану смокинга, словно затем, чтобы стряхнуть пылинку, – и они прошли мимо. Прошли торжественно и неспешно, будто следуя за невидимым порфировым саркофагом одного из князей земли, в ритме некоего беззвучного похоронного марша, прошли, улыбаясь и поднимая руки, словно благословляя толпу. Вскоре я потерял их из виду, но через пару минут граф и графиня вернулись в фойе – без Конрадина. Так они и ходили туда-сюда, из одного конца помещения в другой, принимая дань восхищения от почтительных зрителей.

Когда прозвенел колокольчик, возвещавший начало второго акта, я оставил свой пост у колонны, примчался домой, незамеченный родителями, проскользнул в свою комнату и лег в постель.

В ту ночь мне плохо спалось. Мне снилось, что на меня нападают два льва и львица, и я, наверное, кричал во сне, потому что, когда я проснулся, родители были рядом, стояли, склонившись над моей постелью. Папа измерил мне температуру, но не нашел никаких отклонений, и на следующий день я пошел в школу, как обычно, хотя и чувствовал сильную слабость, как после долгой болезни. Конрадина еще не было в классе; я сел за парту и притворился, что проверяю домашнюю работу. Когда он вошел, я даже не поднял головы. Он тоже сразу уселся за парту и, не глядя на меня, принялся раскладывать карандаши и учебники. Но как только прозвенел звонок с урока, Конрадин подошел ко мне, положил руки мне на плечи – он никогда раньше такого не делал – и задал пару вопросов, хотя среди них не было самого очевидного: как мне понравилась вчерашняя постановка «Фиделио». Я отвечал ему как ни в чем не бывало, по крайней мере старался так отвечать, а после уроков он дождался меня на улице, и мы пошли домой вместе, словно ничего не случилось. Полчаса я держался, сохраняя показную беспечность, но я был уверен, что он знает, что творится у меня внутри, иначе он не избегал бы затрагивать тему, исключительно важную для нас обоих: вчерашний вечер. Но когда пришло время прощаться, я все же не выдержал, повернулся к нему и спросил:

– Конрадин, почему ты вчера меня проигнорировал?

Он наверняка ждал, что я об этом спрошу, но все равно мой вопрос стал для него потрясением. Он покраснел, а затем побледнел. Может быть,