class="p1">— Я не смогу, — заказчик вцепляется в кружку, и коконом паутины сжимают его темные нити сомнений и страха. — Я же… обычный. Серый.

— Да все необычные себя обычными считают, просто со стороны не видят. Ты внутри так светишься, у-у-у! Только свет не выпускаешь.

Дернув плечами, заказчик утыкается в кружку, но все-таки нерешительно улыбается, и нити, посветлев, ослабляют хватку. Вот и молодец.

И чтобы окончательно развеять сомнения, Лютый прибавляет:

— А мой друг, кстати, тоже боится. Боится упасть с лестницы и сломать ногу. Боится, что с близкими что-то случится. Боится, что однажды расхочет у нас работать, а куда дальше идти, не поймет. Хтоническая сущность — не лекарство от страха.

— Жалко, — вздыхает заказчик, но паутина не затягивается сильнее — расплетается: не так уж искренне он жалеет.

— А мне-то как жалко! — смеется Лютый. — У тебя хоть надежда была, а я с детства всю правду знал. Но ничего не поделаешь, надо справляться самому.

Они сидят не меньше часа. Лютый рассказывает рабочие истории: за год их целая куча набралась. А заказчик вспоминает о родителях, которые требовали быть лучшим во всем, о том, как нелегко давалась учеба в школе и еще сложнее — в университете и как на работе рано или поздно ошибался и уходил сам, пока не успели уволить.

— А сейчас ты где работаешь?

— Я… так, курьерю немного и в офисе бумажки разбираю. Да и деньги остались, я откладывал.

— О другой работе не думал?

— Думал, но… Не знаю. Решу потом.

Уже в прихожей, застегивая пальто, Лютый спохватывается:

— Неловко вышло: я имени не спросил, перешел на «ты»…

— Я ж говорил: я Серый, — улыбается заказчик. — Сережа. Сергей. — И прибавляет тише, глядя исподлобья: — Ты очень вовремя на «ты» перешел. Очень правильно.

— Ты тоже научишься быть правильным и своевременным, — обещает Лютый. И, на мгновение прикусив язык, предлагает: — А если захочешь, приходи к нам работать. По заказам, конечно, хтони ездят, но и другие вакансии есть.

— Я подумаю, — кивает Сережа. — Сначала разберусь со страхом и придумаю что-нибудь интересное, а потом, может, и к вам.

Лютый показывает большой палец:

— Вот это настрой! — и, махнув на прощание, уходит.

На улице прохладно, а ведь неделю назад такое солнце светило! Ох уж этот непредсказуемый сентябрь. Лютый прячет руки в карманы и, шагая к метро, пытается представить: а что бы видел на его месте человек?

Не мог бы касаться хтонической стороной — это понятно; значит, не замечал бы чужих эмоций: иголок настороженности, искр любопытства, мягкого свечения веры в чудо? А как же тени, шныряющие вдоль домов? А существа разной степени проявленности, которые то наблюдают из арок, то подбегают и утыкаются носом в ладонь?

Неужели Сережа был прав: даже книги Лютый читает иначе, не так, как люди? Неужели человеческая жизнь и правда скучна?

«Какой бред! — Лютый трясет головой. — Город у нас один, песни и фильмы — тоже, и рисуем мы на одинаковой бумаге одними и теми же карандашами. Только кто-то не боится проводить линию за линией, а кто-то заранее уверен в провале и даже не притрагивается к карандашам».

Дело тут далеко не в природе. Страх у людей и у хтоней тоже один на двоих, а что с ним делать: рассечь огненным мечом или позволить себя проглотить — каждый выбирает сам.

Главное — помнить: человеку хтонью при всем желании не стать. И разве это так уж плохо?

Под кроватью

Мама говорит, что под кроватью никого нет. Но как же нет, когда есть! Возится по ночам, пыхтит, когтями скребет. Днем, правда, тихо и пусто: Мила однажды проверила, вооружившись папиным фонариком, тяжеленным и металлически холодным, — но с темнотой монстр возвращается. И съеживается внизу живота колючий страх: вдруг, пока заснуть пытаешься, выберутся и съедят?

Мила придумала хитрость: можно прийти в комнату к родителям, посидеть с ними и там, на диване, задремать. Папа, конечно, отнесет в кровать, но, когда спишь, монстр уже не достанет. Ты немножко не здесь, ты во сне, а в сон ему ни за что не залезть. Вот как хорошо получается!

Но иногда родители гонят в свою комнату, как только Мила начинает сонно хлопать глазами. А как засыпать, когда он, жуткий, скребется? Под одеялом прятаться душно, а игрушки сами боятся, даже огромная зубастая акула жмется к Миле. Какие из них защитники?

Поэтому Мила отползает к стене, все-таки заворачивается в одеяло с головой (духота — не беда, потерпит!) и зажмуривается до цветных пятен под веками. Скорее бы заснуть! Неужели папа, когда относит ее в кровать, не слышит, как возится монстр? Или он, взрослый, использует заклинание «показалось»? И почему она так не может?..

— Здрасьте, «Хтонь в пальто» слушает.

— Здравствуйте! Нам, знаете, надо напугать, но так, чтобы нестрашно вышло. Ну, не очень. Вы ведь пугаете?

— Мы пугаем, но что значит «нестрашно»?

— Я сейчас все объясню!

Этой ночью монстр шумит особенно сильно: вздыхает, царапает ножки кровати, ползает туда-сюда так, что даже матрас слегка подпрыгивает. Крикнуть бы родителей, и пусть не говорят потом, что ничего не услышали: как можно такое не услышать? — но… Мила плотнее кутается в одеяло. Мама вчера читала сказку о застенчивом монстре, который очень хотел познакомиться с ребенком, живущим на кровати, но никак не решался. Может, и ее монстр такой же? Шумом привлекает внимание, чтобы Мила первая начала разговор?

Прижавшись щекой к пушистой акуле, Мила спрашивает шепотом:

— Эй, что у тебя случилось?

И съеживается, даже не зная, чего хочет больше: чтобы монстр затих или ответил.

— Грустно мне, — отвечает хриплый голос. — Одиноко.

Мила чуть не взвизгивает: он есть, он правда сидит под кроватью, а мама говорила!.. Но закусывает губу. Вдруг монстры не дружат с визжащими девочками?

— Ты поэтому пыхтишь и скребешься?

— Ну да. Целый день тут лежу, ни игрушек, ни других развлечений. Вот и скребусь — что еще делать?

Так он скучает! Бедный монстр! Мила на его месте тоже скреблась бы, а еще выла, стучала и всеми другими способами пыталась привлечь внимание.

Интересно, чем его порадовать? Он взрослый или тоже ребенок, как Мила? Может…

— Хочешь, я тебе какую-нибудь игрушку подарю? Только завтра! А то родители услышат и придут ругаться, почему не сплю. Они же в тебя не верят!

— Давай, — оживляется монстр, и даже голос у