внутри группы[97]. Правильное использование концепций предполагает бесконечные споры об их правильном использовании. Это показывает, что изыскание как таковое не систематично, что оно не изучает объекты внешнего ему мира, который может предоставить «объективные» критерии адекватности. Такое исследование не допускает эмпирических тестов и аналитических аксиом в качестве суждений. Его критерии и модальности раскрываются в процессе, порождаемые «поиском», и все они как таковые рассматриваются как ситуативные. Частое использование материалов авторитетных дисциплин группой A&L носит эвристический характер – художники не ощущают себя скованными предыдущими контекстами их применения.

Art & Language. Обложка журнала Art-Language. No May 1969

Ключевой характеристикой деятельности A&L является ее диалоговая направленность. В настоящее время основное внимание уделяется рассмотрению различных предложений по построению карты семантики и идеологий интерсубъектного обмена, составляющих беседы группы. Тексты Чарльза Гаррисона Картографирование и Регистрация, и Индекс Аткинсона и Болдуина представляют собой ясные изложения этих намерений (Новое искусство, Галерея Хейворд, август-сентябрь 1972). Большое внимание этим вопросам уделяют английские члены группы, которые составляют идиолектический словарь, а также Аннотации – обмен письменными и устными комментариями, который ведется членами A&L в Нью-Йорке[98].

Art & Language. Индекс Инсталляция. Восемь архивных шкафов, 48 копировальных аппаратов, наклеенные на стену листы с текстами. Частное собрание

Я не в силах резюмировать эту работу, могу лишь поделиться впечатлениями о характере некоторых бесед, процитировав отрывки записей, которые получил в рамках подготовки этого эссе:

Ранее казалось, что A&L интересует обсуждение проблемы фундаментальности языка (или зависимых от языка элементов) в привязке к установкам говорящего в контексте критики ‹…› Существовало ожидаемое недовольство редукцией, в особенности внушаемой лингвистической философией «обиходного языка» и философией науки ‹…› Речь не шла об апробации теорий, и это не влекло за собой появления базовой категории, к примеру, «области исследований» ‹…› Никто не пытался представить эпистемологию как эстетику, или наоборот ‹…› Существовал риск неотличимости дискурса на другой стороне культурного континуума от, к примеру, дискурса научного сообщества.

В какой-то момент мы выступали за категориальный анализ языков. За метафизический пересмотр языка примерно на том же уровне, как это делал Селларс. Как представляется, это вело к чему-то более фундаментальному с идеологической точки зрения. Казалось, что нормы теории искусства на более глубоком уровне связаны с нормами теории языка (или теории его существования). Мы верили, что, не считая некоторых идеологически неблизких нам направлений, теория такого рода – исключительно описательный инструмент. Это герменевтический аспект работы, связанной с идеей theōria (перспективы), а значит в какой-то степени предписывающий/проспективный…

Можно сказать, что сейчас искусство изучает проблемы нашего собственного контекста, виды ограничений, которые могут существовать в нашей социальной системе, сеть наших межличностных отношений, проявляющихся во взаимодействии, а также некоторые типичные виды взаимодействия, которые кажутся центральными для понимания идеологических, политических и нравственных вопросов. ‹…› Однако нельзя утверждать, что есть лишь один способ функционирования дискурса, хотя и возможно выделить некоторые его первичные функции или специализацию ‹…› Происходит отказ от традиционного философского убеждения в том, что способы функционирования дискурса ограниченны и что он всегда служит одной-единственной цели, а именно передаче мыслей.

Речь идет не столько об эпистемологии, сколько о разработке семантики, соответствующей проблематике, поскольку в проблематичности ситуации и заключается основной принцип. Возможно, нам придется действовать в условиях сплошной индексальности, то есть афилософично. Потребуется эпистемическая организация, ревизия и так далее. Приняв во внимание взаимосвязанные вопросы, мы можем достичь положительной динамики на пути выявления того, к использованию каких средств нас обязывают наши телеологические приоритеты.

Бóльшая часть нашей деятельности была направлена на самоописание; хотя правильнее будет назвать это «попыткой самоописания». Вот пример исходного положения: если мы описываем то, что делаем, как описание меняет то, что мы делаем? Конечно же, не существует нейтральных описаний, любое описание связано с определенной точкой зрения. Деления: (i) «Аналитический» 1969–1970, (ii) «Попытка теоретизировать» 1971–1972, (iii) «Разговоры друг с другом» 1972-(Смысл каждого из них был в том, чтобы понять, к чему нас обязывают определенные описания.) Но наши работы не формулируют идеологию, а демонстрируют одну (или несколько) из них.

Нас интересует прагматика. То есть проблемы, а не идеалистические «хорошие идеи» (как последние шесть лет концептуального искусства) и не реалистические «вещи в мире» (к примеру, арт-объекты). Последние являются частью проблематики A&L, но они второстепенны. ‹…› Определение первичности проблем связано для нас с идеологией, а не с онтологией. Таким образом (цитируя Хинтикку, который поправил Куайна в статье Референция и Модальность, с. 153), мы должны различать, с одной стороны, свою приверженность тому, в существование чего мы верим в нашем или каком-то другом возможном мире, и, с другой стороны, свою приверженность тому, чему мы следуем как элементу нашей стратегии взаимодействия с миром концептуально, как части нашей концептуальной системы. Первое – это наша онтология, а последнее – идеология[99].

На данный момент внимание A&L обращено на проблемы интерсубъектности в условиях беседы, за исключением по меньшей мере двух членов группы – Джозефа Кошута и Дэвида Бейнбриджа. Возможно, они посчитают, что моя формулировка общей позиции A&L не только не способна полноценно описать их творчество, но даже исключает его. Однако их различия с существующими самоописаниями A&L не подразумевают их исключения (хотя Бейнбридж недавно решил покинуть коллектив), поскольку динамика группы зависит в том числе и от разноплановости точек зрения ее участников.

Этот вопрос интерсубъектности также нельзя назвать возвращением к герметичности. Все члены A&L принимают обязательство быть открытыми для публики:

Мы не просто стремимся решить некоторые проблемы интерсубъектности. Наш приоритет – сделать достоянием общественности, публично осветить сложности, возникающие при коммуникации. Общественная парадигма и отречение от «частных языков» – центральные методологические положения Института Art & Language.[100]

В идеале под публикой мы подразумеваем «широкий круг (эрудированной) читающей публики», которая есть, по крайней мере, у некоторых издательских домов. Однако на практике непосредственная аудитория A&L – это представители мира искусства. И большинство разногласий вокруг A&L возникает из-за того, что члены группы преднамеренно отказались удовлетворять требованиям, которые эта публика, включая художников, предъявляет к любому искусству. Именно в этом корень ряда важнейших проблем.

Принимая во внимание природу поисков A&L, их требования, безусловно, кажутся нереалистичными и невыполнимыми. Обычно члены A&L анализируют творчество других художников в попытке самоопределения по контрасту, стремясь исключить неподходящее. Однако в этом есть и скрытая (а иногда и явная) попытка изменить идеологию других