Торможу перед «Сливочной мечтой»; у окошка сегодня ждут целых три девахи. Две пухлые, неказистые — за Мечтой явились. Вроде где-то я их уже видел. А третья — незнакомка. Стоит над рамой мужского велосипеда, не шелохнется, что-то разглядывает. От этой, третьей, не оторваться.

Брюнетка, волосы густые, пышные. Закрывают плечи. А ноги-то, ноги… Обалдеть. Смотрю на нее с водительского места — и глазам своим не верю. Инопланетянка.

Паркуюсь, выключаю двигатель, гашу фары, опускаю окно — все как в замедленной съемке. Дыхание перехватывает. Может, у меня глюки? Озираюсь, чтобы проверить: неужели это все наяву, в реале? Пикап вроде мой. Руки — мои. В окне младшая сестренка моя, драит аппарат для горячего шоколада. Да, все в реале.

Две девчонки заходят, чтобы сделать заказ, а та, на которую я запал, не двигается с места. Колокольчик то ли звякает, то ли пинькает, то ли дзинькает, и одна девочка придерживает дверь — думает, что велосипедистка тоже зайдет. А та что-то разглядывает на грязно-белой оштукатуренной стенке и отмахивается: спасибо, мол, не надо.

Ну, Гилберт, давай, время пошло.

Спохватываюсь, что от меня пивом шмонит, откапываю в бардачке «Базуку» и торопливо жую. Медленно закрываю дверцу пикапа; сердце колотится, стреляет кровавыми пулями. Еще минуту назад спокоен был, как коматозник, а теперь в считаные мгновения ожил, что, конечно, радует. И пугает.

Разглядывает она каких-то мошек или, скорее, паука. Я приближаюсь, хочу понять, что она там узрела, но на нее стараюсь не смотреть. Подобрался совсем близко, уже вдыхаю запах ее волос, вижу, какая у нее линия носа, какой формы губы-подушечки. Круглые черные очки. Кожа кремовая, идеальная.

Я увидел божество — это она и есть.

Нужно срочно придумать, как начать разговор. Останавливаюсь прямо у нее за спиной и слышу:

— Богомол. Самец подкрадывается к самке. Жаждет совокупления. Но если потеряет бдительность, она обернется и откусит ему голову. Инстинкт не даст ему остановиться. А когда он сделает свое дело, самка сожрет и остальное. Так у богомолов происходит спаривание. Интересно, правда? Меня зовут Бекки. — Оборачивается и, сдвинув очки вниз, смотрит на меня.

— Э… — Больше ничего выдавить не могу.

— Я из Энн-Арбора приехала. Бабушку проведать — других причин нет. Бабушка совсем старенькая, волосы голубые, осталось ей недолго. Закурим?

— Нет, спасибо. Я бросаю.

— Так-так. И с какой стати?

— Кожа портится. Зубы портятся.

— Если ты так считаешь, наверное, так оно и есть. — Она сжимает сигарету идеальными губками. — А меня курение бодрит. Помогает пробиться. Через всякое дерьмо, понимаешь?

Я киваю, поскольку готов согласиться со всем, что она скажет. Она закуривает — точь-в-точь как на рекламе в глянцевом журнале.

— Я тебе понравилась, да?

— Да.

— По-твоему, я красивая.

Хочу сдержаться, чтобы больше не кивать, но ничего не выходит.

— До поры до времени — пожалуй, но когда-нибудь у меня будут голубые волосы, пластмассовые зубы, кожа в бурых пятнах и, возможно, только одна грудь. Если тебе не чужды такие мысли, можно обсудить наши дальнейшие планы. Но если ты падок на внешний лоск, на смазливость, то, вероятно, придется мне развернуться, откусить тебе голову, а потом сожрать всего целиком.

Меня разбирает смех, а почему — сам не знаю. У этой Бекки ни тени улыбки. Она заходит в кафешку, и, когда звякает или брякает этот клятый колокольчик, я прислоняюсь спиной к штукатурке «Сливочной мечты». А сам думаю: с чего это у меня дыханье сперло?

И в этот миг слышу какой-то легкий треск, хрумканье, что ли. Озираюсь и вижу: богомолиха поймала самца и тот уже без головы. Самка знай себе жует, а этот корчится; припустил я к своему пикапу — и с концами. Девчонка-то рассчитывала, что я за ней увяжусь. Думаю, я ей все сказал.

Выезжаю с парковки, а Эллен прижалась к окну, где заказы выдают. Боже, про Эллен-то я совсем забыл. Надо разворачиваться.

Господи прости…

— А кто та третья девчонка, за ними вошла?..

— Не понимаю, о ком ты.

— Она… она… да ладно тебе! Ты ж ее видела! — (Эллен без спросу включает радио и требует, чтобы я прибавил газу.) — Глаза у нее. Глазищи такие. Темно-карие. И волосы… и нос… чуть вздернутый…

— Как была одета?

— Нашла кого спросить. Я в моде не разбираюсь.

— Тогда ничем помочь не могу.

— Да ты ж ее обслуживала! Она…

Эллен прорезает сумеречный воздух своим фирменным визгливым хохотком. Смотрю, заблокирована ее дверца или нет. Не заблокирована, и у меня возникает сильное желание протянуть руку, распахнуть дверцу и вытолкнуть сестренку на асфальт.

Но вместо этого говорю:

— Я тебе обязан по гроб жизни, Эллен.

— Оно и понятно, милый братик, а тебе огромное спасибо за сегодняшнее утро.

— Не стоит благодарности.

А чем я подпортил ей это утро? Такое впечатление, что оно уже где-то далеко, году этак в тыща девятьсот восемьдесят третьем.

— Сегодня погодка была как специально для загара, — продолжает Эллен, закрыв глаза. — Спасибо, что испоганил мне утро…

Тьфу ты. Шезлонг.

— Всегда пожалуйста, мы ведь не чужие.

У нее в голосе появляются томные, чуть хрипловатые нотки, как будто после секса.

— Никогда не могла понять, что ты против меня имеешь… нет, понятно: ты приходишься мне братом, а потому лишен возможности за мной приударить. Даже поцеловать меня не можешь, а тем более к себе в постель затащить. А может, это как раз и держит тебя в Эндоре?

Отвечать ей на такие выпады — много чести будет.

— Мы все ждем, когда же будет укреплен пол. В конце-то концов, ты единственный мужчина в доме.

— Как это понимать?

— Ремонтом занимаются мужчины.

— Что?

— Женщины занимаются стряпней. Мужчины занимаются ремонтом.

— Ну-ну.

— В Америке так заведено. У мужчин свой удел, у нас, женщин, — свой, а ты, Гилберт, как видно, не у дел в половом вопросе.

Давлю на газ.

— Приехали, Эллен.

Она распахивает пассажирскую дверцу. Вспыхивает верхний свет, и Эллен впервые видит мое обожженное лицо.

— Лишний раз напомнить решил? Давай, давай!

— В смысле?

— Тебе понежиться на солнышке — это пожалуйста. Мне нельзя. Все справедливо. Прекрасно!

Она с топотом исчезает в доме. А я, пожалуй, еще тут посижу.

Из пикапа мне видно, что Эми с мамой смотрят телевизор. Их освещает мерцающий экран, а так в доме темно. Ага, вот наверху, в комнате Эллен, вспыхивает свет. Моя сестрица стягивает через голову фирменную майку «Сливочной мечты». Даже не потрудилась опустить шторы — не иначе как в глубине души рассчитывает, что я буду подглядывать. Не дождется. Вместо этого я изучаю наш дом. Большой, некогда белый. На крыше давно пора заменить дранку, полы просели буквально везде, крыльцо покосилось. И снаружи и внутри облупилась краска. Отец построил этот дом своими руками в год женитьбы на маме, к их бракосочетанию. Неудивительно, что там все рушится.