Ее глаза с вызовом вспыхнули, и у Кола перехватило дыхание. Это ведь именно она настаивала на деловом общении — никаких разговоров о прошлом, никаких вопросов и ответов. Элис никогда не поддавалась эмоциям, не испытывала чего-то столь же неловкого и мрачного, как то, что переживал он сам. Ее научили стоически переносить невзгоды, и теперь она хотела знать, какое же именно неприятное событие — из множества подобных в его биографии — стало причиной его страха.

Кол вздохнул, решив быть честным:

— Помнишь, как-то в детстве на День семьи нам нужно было устроить небольшое представление о своей семье?

Элис сдвинула золотистые брови и часто заморгала, словно просматривая воспоминания перед мысленным взором.

— Вспомни, Элис. Ты пришла с папой, и вы изображали, как ловите злодеев.

— Что-то смутно припоминаю…

— Мое представление было не таким удачным, как твое. — Комок встал в горле у Кола, а унижение обожгло ему грудь, словно и не было всех этих лет. — Я с ума сходил от волнения из-за того, что отец явится в школу и предстанет таким, какой он есть. Я ведь не мог сказать, что он был врачом, адвокатом или полицейским. Он не помогал людям… черт побери, он даже на полставки не работал! В итоге он заявился пьяным.

Кровь отлила от лица Элис. О да, теперь она все вспомнила!

— Он ввалился в класс, и его тут же вырвало прямо на пол, — еле слышно прошептала Элис. — Учителя хотели звонить в органы опеки, но мы забрали тебя к себе домой.

— И ты оставила меня у себя на неделю.

— А потом, через некоторое время, ты переехал к нам насовсем. — Она подняла на него мерцающие глаза.

— Вот почему я ненавижу публичные выступления. Тогда я поначалу надеялся, что отец забыл о Дне семьи и не предстанет там никчемным пьяницей, но он завалился в класс как раз в тот самый момент, когда я говорил. — Своим признанием Кол явно растеребил старую рану.

— Все смотрели на тебя. Смотрели на него. — У Элис перехватило дыхание.

— С тех пор всякий раз, поднимаясь на сцену, я могу думать лишь о нем, о том, как он испортил мое представление, как выдал всем и каждому то, что я так отчаянно скрывал.

— Никто больше не сделает с тобой ничего подобного. Он больше не причинит тебе боль. — Элис потянулась через стол и сжала его руки.

Она говорила, что не хочет говорить о прошлом, но сейчас смотрела на него так, будто пыталась найти ответы, не задавая вопросов.

— Я знаю. Он умер.

Подбросив Кола обратно на стоянку, к его машине, Элис поехала домой. Голова шла кругом от противоречивых чувств. Она должна была злиться на Кола. В конце концов, она помогала ему только потому, что ей отчаянно требовались деньги. Так почему ее душа ныла от сочувствия к нему?

Потому ли, что она помнила, через что пришлось пройти Колу в детстве? Или потому, что знала: одна-единственная ночь в его объятиях связала их навеки?

Элис сидела в машине у своего дома, уставившись перед собой невидящим взором. Она знала, что в моменты безысходности другие плачут, кричат, как-то сбрасывают напряжение. Но ее учили душить в себе эмоции, прятать свои чувства от окружающего мира.

Вздохнув, Элис вышла из машины. Вечерний воздух ласково окутал ее голые ноги, легкий бриз растрепал волосы. Закинув сумку на плечо, она пошла по каменной дорожке к своему маленькому дому. Воздух благоухал, наполненный восхитительным ароматом гардении, и Элис глубоко вдохнула. Определенно ей стоило раз и навсегда выкинуть Кола из головы.

Элис открыла входную дверь, и ее испугал доносившийся из глубины дома шум.

— Эй, кто там?

— Элли? — окликнул хриплый голос.

— Мама? Это ты? — Сердце сжалось в груди. Если мать была здесь, это могло означать только одно.

Она обнаружила Дарлин Джонсон лежащей на тахте, с бледным лицом, омраченном болью прошлого. Темно-фиолетовые тени залегли вокруг ее глаз, а костлявые руки обнимали тщедушное тело.

С каждым днем она, казалось, все больше таяла.

— Что ты здесь делаешь? — Элис положила сумку на журнальный столик и наклонилась, чтобы взглянуть на мать.

— Я не могла уснуть.

У Дарлин были точно такие же серые глаза, как у Элис, и точно такой же нос пуговкой. Отец всегда называл Элис крошечной копией матери, внутри и снаружи. Неистовая, упрямая, властная. Обожающая верховодить, ненавидящая демонстрировать слабости. В своем лучшем проявлении — кипучая энергия во плоти, жизнерадостная сила. В худшем — замкнутое, упрямое создание, не способное открыть другому душу.

Сейчас же от матери осталась лишь безжизненная оболочка.

— Хочешь остаться здесь на ночь?

Дарлин кивнула:

— Я могу поспать на тахте.

— Не говори глупостей. — Элис помогла матери подняться. — Постелить постель — секундное дело. Хочешь травяной чай?

Дарлин снова кивнула. Элис пошла на кухню, включила чайник и, опершись о столешницу, помассировала виски кончиками пальцев. Иногда она чувствовала, что больше не выдержит. В тяжелые времена мать теряла способность выполнять даже элементарные задачи, а брат Элис, Рич, слинял подальше спустя два года после смерти их отца. Вот так все заботы о матери и находившейся на грани банкротства балетной студии легли на плечи Элис. Здорово, да?

Элис налила кипяток в старый заварочный чайник и приготовила матери спальное место: разложила диван-кровать под скрип старых пружин, расстелила матрас. Потом вытащила запасные подушки из бельевого шкафа и налила две чашки чая.

— Спасибо, Элли. — Дарлин взяла чашку и уселась удобнее, пододвигаясь, чтобы не сидеть на пробивавшихся из-под матраса пружинах. — Ты хорошая дочь.

Элис поерзала на месте, смущенная столь откровенной похвалой из уст матери.

— На днях мне звонили из банка насчет кредита. — Голос матери задрожал от страха.

— Да, они мне тоже звонили.

— Что мы будем делать? У меня ничего не осталось…

— Все в порядке, мама. Я об этом позабочусь, — успокоила Элис.

Мать затрясло, сжимавшие чашку руки задрожали. Горячий чай немного выплеснулся через край.

— Но они сказали…

— Не волнуйся, — твердо произнесла Элис, крепко сжав запястье Дарлин, чтобы она не ошпарилась. — Я обо всем позабочусь.

— Ты хорошая дочь, — снова прошептала Дарлин. — Я и подумать не могла, что из-за меня мы попадем в такую ситуацию. Я во всем виновата, я во всем ви…

— Перестань. — Элис не хотела слышать оправдания и говорить о прошлом, даже со своей собственной матерью.

— Я пустила все под откос. Я все разрушила.

— Прекрати! — Голос Элис сорвался, выдавая отчаяние, которое она пыталась скрыть под маской спокойствия.