а вторым — вскинувшуюся от боли голову. А удалось это сделать потому, что Садриддин наконец прошёл боевое крещение: помахал перед мордой странного создания своим мизерикордом, а затем плюнул прямо в морду твари.

Тварь удивилась, на долю секунды забыв об обороне, Конан воспользовался.

— Но тогда может быть те создания, что здесь живут, просто сожрали их?

— Возможно и это. Но тогда остались бы следы — кровь, части тел, обрывки одежды… А здесь — сам видишь: чисто и даже пыли нет.

— А почему здесь нет пыли, Конан?

— Хм. Не знаю. Но знаю, что если б была — нам было бы легче. Ну, то есть — мне. Читать следы и предвидеть опасности. Ладно, сделаем так: идём ещё пару миль, и останавливаемся на днёвку.

— Днёвку?! Но ведь мы даже…

— Парень! Сейчас, как мне подсказывает моё чувство времени и желудок, уже кончается ночь. Ты, может, и готов блуждать здесь без сна ещё пять суток. А я предпочитаю трезвую голову и зоркий взгляд! А глаза от напряжения, сам знаешь, устают.

Так что первым сторожить буду я. А затем — ты.

«Днёвка» как ни странно, прошла спокойно.

Ничего и никого в длиннющем, и так и не думающем кончаться, коридоре, пока варвар спал, (Даже похрапывая!) не появилось. Садриддин, первые минуты с замиранием сердца вертевший головой во все стороны при малейшем подозрении на необычный звук, слегка расслабился. Но добросовестно «бдил». Даже встал на ноги, чтоб не заснуть на посту. Но вот губы грызть пришлось закончить: на них уже не было живого места!

Будить киммерийца не пришлось: он проснулся сам.

Сладко, с хрустом суставов, потянулся:

— Ну, как тут?

— Пока, вроде, никого.

— Отлично. Позавтракаем.

Завтрак, собственно, ничем не отличался от обеда и ужина, кроме того, что вместо вяленного мяса теперь они налегали на сухофрукты:

— Старайся есть побольше груш и урюка. Они просветляют зрение и разум.

Садриддин так и поступил, выбирая из кучи кусочки жёлтого и каштанового цвета.

Не прошли они и мили, как услышали странный шум. Конан, завертевший лохматой головой, прислушиваясь, бросил:

— Плохи наши дела! Дай-ка мизерикорд!

Садриддин поторопился так и сделать, протянув оружие рукоятью вперёд. Конан вдруг подпрыгнул, и вогнал кинжал в стену над головой! Подтянулся, и вогнал ещё выше уже свой гладий. Стена из саманного кирпича выдерживала вес северного гиганта легко.

Когда Конан добрался таким образом, переставляя кинжалы, до самого потолка, он спустил ногу:

— Хватайся, черти тебя раздери, и подтягивайся сюда!

Садриддин так и сделал, решив что ненужные расспросы можно отложить и на потом, а пока главное — избежать этой новой, с гулом, рёвом и грохотом несущейся на них, опасности. Когда подтянулся до рук киммерийца, тот освободил мизерикорд:

— Держись! Что хватит сил — держись!

А и правда: держаться пришлось изо всех сил!

Накативший на них вал чёрной холодной воды оказался почти вровень с их головами: только-только вдохнуть, подтянувшись за очередным глотком к самому потолку!..

Правда, продолжался потоп не больше пары минут, внезапно истаяв, и утихнув. На полу остались лишь лужицы чёрно отблёскивающей ледяной воды, которая, впрочем, очень быстро — не то испарилась, не то — впиталась. Садриддин, у которого с непривычки к таким ваннам, зуб на зуб не попадал, выстучал ими:

— Ко-ко-на-н-н! Можжно с-сппу-ститься?

— Можно. Не соскользни: нога мокрая.

На спуск у юноши ушло куда больше времени, чем на подъём: руки тряслись, соскальзывали, и дыхание сбивалось.

Конан, выдернувший оба кинжала, и кошачьим мягким прыжком вставший на сырые плиты, протянул кинжал назад:

— Замёрз, что ли?

— А-а-га… У нас та-таких ледяных п-потоков даже в-в горных ручьях нетт!

— Эх, малец! Тебе бы побывать в Киммерии… У нас там в реках и ручьях вода такая даже летом. И мы в ней купаемся.

— Н-не может бытть!

— Ха! Ты сомневаешься в слове киммерийца?!

Садриддин поспешил заверить, что конечно же — нет! Просто ему с непривычки никак не согреть тело…

— Ладно, поприседай, помаши руками… Я прикрою пока.

Садриддин так и сделал, ощущая, как постепенно возвращаются тепло и подвижность к мускулам и суставам. Конан, наблюдавший в оба конца коридора, сказал:

— Зато теперь понятно, почему до сих пор нам не попалось следов и пыли. Вода — самый лучший их уничтожитель. Даже собаки после неё не могут взять след. Согрелся?

— Да.

— Ну, надеюсь, теперь тебе понятно, почему у нас так много еды с собой?

— Точно! На голодный желудок, да после ледяной ванны, я бы не то, что идти — ползти бы уже не смог от слабости! А без света, — Садриддин кивнул на плошку, которую успел передать варвару наверх перед тем, как подтягиваться, — давно погиб бы!

— Молодец. Трезво смотришь. На работу.

Ну, двинулись.

Коридор закончился внезапно.

В торце имелась, разумеется, очередная дверь.

— Эта — точно — в покои принцессы! Её делали по заказу Мохаммада шестого в мастерской усто Джалола: вон, его клеймо внизу!

— Отлично. Наконец-то хоть куда-то добрались. Ну, давай. Как в прошлый раз!

Однако из чёрного проёма никто не выскочил. Конан, впрочем, не спешил входить внутрь. Вначале он просунул в покои руку с плошкой, и долго и придирчиво рассматривал помпезно-шикарный интерьер.

— А ничего вкус у местных декораторов. Впечатляет. Покои — куда там многим королям!

— Конан! Так ведь Малика — любимая дочь нашего падишаха! Он её… э-э… баловал, и покупал всё самое роскошное и дорогое! В-основном, привозное!

— Да, вижу. Драпировки и занавеси — точно из Пунта. А кровать с балдахином — не иначе в Бритунии делали: отличный дуб. Не-ет, ты уж погоди! — могучая рука остановила порывавшегося было войти юношу, и Конан покачал головой, хмурясь, — Думаю, сейчас самое интересное и начнётся!

— Ч-что — самое интересное?!

— Ну как — что? Ловушки, капканы, волчьи ямы… Ну-ка, посмотрим.

Варвар, отойдя чуть назад, мечом выкорчевал из пола одну из чуть выступавших мраморных плит. Садриддин смотрел молча, уже догадавшись, для чего напарник это делает. «Дурацких» вопросов за эти… Часы? Дни? — он научился зря не задавать.

Плита, брошенная умелой рукой, прогрохотала по мозаичному полу спальни, на полпути к постели вдруг исчезнув в открывшемся в полу огромном проёме!

Конан удовлетворённо крякнул:

— Есть одна!

Ещё три плиты, брошенные в разных направлениях, выявили ещё одну яму-ловушку, и поток — на этот раз тарантулов. Которых киммериец, смело вошедший в покой по тропе, проложенной уцелевшими плитами, опять подавил сапогами:

— Экие поганые твари! Не раздавишь так просто: панцири крепкие, как у черепах!

Садриддин, осторожно, бочком, вдвинувшийся в проём, осмотрелся. Осторожно перегнувшись через