Я стояла посреди черной улицы, рядом со сломанной машиной. Дождь каждой каплей впивался в мое продрогшее тело, ноги тянули в него, в это тело, влагу снизу. Каждый нерв был на пределе. Казалось еще чуть-чуть – и меня разорвет. Одним единственным желанием на данный момент было попасть в горячую ванну и выпить бокал вина. Сквозь тусклый свет фонаря я видела мокрое дребезжащее сияние. Я стояла в этом свете, а вокруг была темнота. Я закрыла глаза. В какой-то момент мне показалось, что я парю над землей. Было уже без разницы, холодно мне или нет, мокрая у меня одежда и то, что я не могу попасть домой, и мне не как, да и некому позвонить. Я не чувствовала ничего. Только тусклое сияние фонаря и прозрачные бисеринки дождя, падающие с неба. Крик, раздирающий меня изнутри, застыл в горле. Я понимала бессмысленность выпускать его наружу. Голое бессилие накрыло меня. И в этот момент мне стало так безразлично! Уволят, ушел Ник, сломалась машина, промокла до костей. Все это ушло на второй план. Я растворилась, оторвалась, меня не стало. Был только фонарь, под светом которого была видна каждая капля, падающая с неба, и голое бессилие.

В этот момент, по логике и вашим ожиданиям, в моем рассказе должен был, нет, просто обязан был появиться принц на белом эвакуаторе и спасти меня несчастную. А потом согреть, приласкать и, конечно же, полюбить, раз или два, а может, и всю жизнь. Не знаю, как пошло бы.

Но нет, я вас разочарую. Принц не появился. Я свернулась калачом на заднем сидении своей машины, достала из багажника какие-то покрывала, укуталась ними и под мерный стук капель о железо заснула…

P. S. Через месяц я вышла из больницы. Воспаления легких после ночи проведенной в машине избежать мне не удалось. Но чтобы мое повествование не было совсем грустным, я вам открою секрет. Из больницы я вышла с принцем, правда, не на белом эвакуаторе, но зато в белом халате, который там работал. И теперь мне есть кому позвонить, попросить, положиться и даже пожаловаться.

Он полюбил меня уже и раз, и два, и я надеюсь – на всю жизнь. Ну, если пойдет. Так что во всем есть хорошее.

Случайности не случаются, все предопределено свыше. И если у вас вдруг случится не «ваш день», не бойтесь, может, он вас ведет тоже к вашему принцу или принцессе, ну или просто к чему-то хорошему. «Через тернии к звездам».

Двести десять дней

Я сидел на подоконнике, облокотившись спиной о стену, которая пронизывала спину неживым холодом камня. Приятные ощущения, если учесть то, что температура моего тела последние месяцы не опускалась ниже тридцати семи и трех. Постоянная поднятая температура тела напрягала своими побочными действиями… Легкий озноб, легкая тошнота. Стена была как раз кстати. Неживой холод камня охлаждал плоскость, которой я прислонялся к ней, медленно разливаясь прохладой по всему телу. Простыть я не боялся. Таких мелочей я перестал бояться уже давно… месяцев семь назад. Двести десять дней, как я перестал бояться по мелочам, но научился это делать по-крупному.

Темное небо смотрело на меня сквозь грязное стекло с какой-то еле уловимой печалью. А может, это я проецировал свою печаль на него и все меня окружающее.

Луна то выглядывала из-за быстро плывущих облаков, то пряталась за них обратно. Я сидел, не шевелясь, уже час, наблюдая за бегом этих дымчатых кусков ваты, летящих по небу.

Двести десять дней. Жизнь разделилась на две части… до и после, с провалом в двести десять дней. Только я точно знал, что было «до», я четко помнил каждый день из этих двухсот десяти… Но вот что будет после, я не знал. Поэтому сказать правильней… жизнь разделилась на «до» и двести десять…

Диагноз прозвучал неожиданно. Я понимаю, что каждый человек не ждет от врача вердикта, и каждый раз любой диагноз – это не веселый сюрприз, но лично я действительно не был к этому готов.

Покалывание в области груди с лева участилось и откровенно стало напрягать. Я понимал, что без кардиограммы не обойтись, но я был уверен, что этим и закончится. Но…

– Да вы не бойтесь, – врач вглядывался в бумажку с какими-то безумными аббревиатурами описывающими состояние моего сердца. – Ничего страшного. Сейчас технологии, прогресс. Заменим пару клапанов, перекроим немного, и все будет хорошо, понимаете? – ровно, спокойно, равнодушно и не очень уверено сказал он.

Я понимал, но к операции готов не был. Не успел подготовиться. Не скажу, что диагноз прозвучал уж очень угрожающе, не рак же, но безнадеги в нем было через край.

И потянулось… Двести десять дней ожидания, двести десять дней подготовки. Сказать, что мне было страшно, – не сказать ничего. Я понимаю, что взрослый солидный человек мужского пола бояться не должен по факту, но я боялся. Каждую ночь, выключая свет, натягивая одеяло на себя, я чувствовал, как вместе с ним тянулся жуткий, раздирающий страх. Он сжирал меня каждую ночь, он воротил все органы нереальной тошнотой. «Заменим пару клапанов, перекроим», – бесконечным эхом неслось в голове.

В итоге я перестал спать совсем. Я спал только тогда, когда физиология брала свое и я падал без сил. Сон был зыбким, минут на пятнадцать, выспаться шансов не было, так как каждый раз кошмар выбрасывал меня обратно в реальность. И так все двести десять дней.

Родне я сказать не мог. Во-первых, жалость унижала, а я и так ненавидел себя за то, что не мог справиться с эмоциями, которые душили меня изо дня в день. Во-вторых, из родни у меня была только бабушка – старая немощная женщина, рисковать здоровьем которой я не мог. От такой вести ее нервы вряд ли выдержали бы. Ну а друзей, с кем мог я разделить свое горе, у меня не осталось. Дороги жизни развели нас в разные стороны. Мой самый близкий и единственный друг, с которым мы шли плечо о плечо с детства, уже лет семь жил в далеком маленьком городе на юге Франции. Сначала писали, звонили друг другу, но когда людей делят тысячи километров, они постепенно становятся чужими. Разные жизни, разные интересы, разное все… Только воспоминания одинаковые, не больше.

Моя девушка, с которой мы собирались строить будущее, когда услышала об операции, через неделю улетела в командировку и… И не вернулась. Я не злюсь на нее, так бывает… Тем более будущее со мной приобрело очень зыбкую окраску. Я даже в какой-то степени благодарен ей. Я очень переживал из-за ее ухода, резкого, без объяснений, а это значительно сократило время до операции. Всего двести десять дней… Не пятьсот же… Я тяжело сходился с людьми. Больше к себе так никого и не подпустил. Я остался сам, именно в тот момент, когда мне «кто-то» был так нужен. Знакомые, коллеги – это да, а близких, родных – нет. Вот так… Взрослый, одинокий трус… с будущим в зыбком цвете.

Когда страх доходил до пределов, я выл. Да, мне стыдно это говорить, но сдерживать все в себе сил не было совсем. Люди, имеющие возможность говорить с себе подобными о том, что болит, самые счастливые. Сейчас я понял это, как никогда. Мне некому было высказать эту боль. Мне не с кем было разделить ее. Был только я и мой страх.

Я разговаривал сам с собой как чокнутый. Я говорил и говорил, а когда сил слушать не оставалось, я закрывал дверь в ванную комнату, прижимал к лицу подушку, чтобы никто не услышал, и выл… Так воют звери.