— Третьяк! Столяр-краснодеревщик? — живо заинтересовался Громыко. — Слышал, слышал о нем. Он действительно оставил по себе хорошую память в заводском коллективе. Думаю, можно будет пополнить им и состав городского комитета комсомола после недавних провалов. Как вы считаете? — обратился Павел Тимофеевич к обоим своим собеседникам.

— Разумеется, — ответил Бригадир. — Вот я переговорю еще с товарищами, и вынесем окончательное решение.

— Правильно. А ты, Валюша, — Громыко перевел взгляд на девушку, — бери курс на то, чтобы группа не ограничивалась одним распространением листовок, хотя и это важно, а постепенно переходила к решительным действиям. Запасайтесь оружием, устраивайте диверсии, уничтожайте врага, где только представится возможность.

— Оружием мы уже немного запаслись, — сообщила Валя, — оно хранится у Леонида Третьяка. Есть ручной пулемет, гранаты. Еще во время отступления наших войск из Киева комсомольцы Охрименко и Павловский получили их от отряда милиции. А кое-что подобрали сами на улицах и во дворах.

— Ты смотри, ручной пулемет! — восторженно проговорил Громыко, выслушав Валю. — Молодцы! Между прочим, не смогли бы вы сделать одно важное дело? Но сперва посоветуешься с товарищами...

Кажется, он заколебался: говорить сейчас об этом или нет? Однако Валя горячо настаивала, даже вся подалась вперед: «Какое именно?», и он добавил:

— Надо уничтожить нефтебазу на Брест-Литовском шоссе. Такое решение принял подпольный горком партии. Это будет и чувствительный ущерб для оккупантов, и важная агитационная акция. Киевляне увидят, что фашисты не являются полновластными хозяевами положения.

Можно ли в таких случаях сверять свои силы, взвешивать? Валя поднялась.

— Если это задание горкома партии, то мы должны во что бы то ни стало выполнить его, а как же иначе. И выполним. Передайте кому положено...

Она так и не догадалась, что Павел Тимофеевич Громыко и сам один из тех, кто представлял горком партии в оккупированном Киеве.

Разговор на этом закончился. Домой Валя возвращалась окрыленная, согретая таким чувством, будто в нее влились новые силы. Жила единственным желанием: действовать, действовать!

5

СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ ИСПОВЕДИ

Это была наша прощальная ночь. Родители Георгия две недели тому назад эвакуировались на восток, и квартира их по Глубочицкой, 12 так и отдает гулким запустением. Теперь здесь хозяйничаем мы с Георгием. Но завтра в шесть вечера и я выезжаю вместе с мамой, мы уже знаем куда: Саратовская область. На подступах к Киеву идут тяжелые бои, оттуда поступают то радостные, то тревожные вести. 8 августа гитлеровцы захватили Пирогов, Мышеловку, Китаево, ворвались в Голосеевский лес, заняли помещения плодоягодного и лесотехнического институтов и подошли к южной окраине города — Демиевке. На территории Московского района Киева начали рваться вражеские мины и снаряды. Правда, в ночь на 9 августа народные ополченцы и наши воины (это были бойцы 5‑й воздушно-десантной бригады Героя Советского Союза полковника А. И. Радимцева) отбросили врага. Другие подразделения фашистских войск пробились к Днепру на участке меж селами Пирогово и Чапаевка и, продвигаясь по берегу в северном направлении, подошли к Теличке — окраине Печерского района, угрожая захватить железнодорожный мост. Этот прорыв также вскоре ликвидировали ополченцы (их поддержали артиллерийским и пулеметным огнем бронепоезд киевских железнодорожников «Литер Б» под командованием Л. В. Василевского и боевые корабли военной флотилии). Такое же напряженное положение в центральном и северо-западном секторах обороны города, где немцы не ослабляют своих атак. Врагом заняты села Вита-Почтовая, Чабаны, Юровка, Гатное, под обстрелом Жуляны... Это означало, что все дороги на запад, юг и север полностью отрезаны. Только за Днепром пролегла на тысячи километров свободная советская земля. Очевидно, и моего Жоржа вскоре призовут в армию. Что будет с ним? Что будет с нами? Страшно становится, когда подумаешь, что это может продолжаться долгие-долгие месяцы, а может быть, и годы.

— Жаль, что я не взяла твою фамилию, — говорю ему. — Как хорошо звучало бы: Вера Синицына.

Он, видимо, думал о чем-то другом, потому что помедлил с ответом:

— А разве хуже звучит: Вера Витковская? Пусть знают, что в тебе течет и украинская, и польская кровь. Возможно, в ней есть капелька крови Домбровского или Костюшко...

За окном гудят и гудят машины. Мы не видим их, но понимаем, что они загружены до краев. К улице Артема ведет крутой подъем, и моторы стонут, захлебываются, одолевая его из последних сил. Фронтовой город, каким стал Киев с 10 июля, не затихает ни днем, ни ночью. То тут, то там слышны взрывы, стрельба зениток. Порой перед нашим окном промелькнет луч прожектора, словно где-то медленно падает серебристый столб.

— Из армии будешь адресовать письма на главпочтамт Саратова, до востребования, не забудь сообщить номер своей полевой почты, — далее говорю ему. — Где бы мы ни были с мамой, я буду наведываться в областной центр и спрашивать.

Георгий долго молчит, и это почему-то раздражает меня. Давно пытаюсь преодолеть в своем характере одну плохую черту — обижаться без причины, — и не получается. В голову лезет глупая мысль. Молчит, значит, ему безразлично — будет он знать что-либо обо мне или нет. Словно в утеху себе хочу убедиться в правильности этого предположения.

— На фронте все личное отступает на второй план?

Еще одна короткая пауза.

— Я не смогу тебе писать, Верочка, — говорит он наконец. — Писал бы, но мои письма не дойдут до Саратова.

— Почему?

После некоторого колебания Георгий поясняет:

— Думал сказать на перроне, перед отходом поезда, но уж ладно, скажу сейчас. Если наши сдадут Киев, я, возможно, останусь здесь...

Все предыдущие месяцы нашего знакомства с Георгием я жила только своей большой первой любовью, она была главным в моей жизни. Даже позднее, когда уже началась война, все трагические события этих дней, связанные с неожиданным отступлением нашей армии, я воспринимала не так остро и болезненно, как другие люди, словно смотрела на мир с неприступной высокой башни моей любви. Выходила вместе с тысячами юношей и девушек рыть окопы на подступах к Киеву, спала, как все, там же, в лесу, по три-четыре часа в сутки, вместе со всеми без паники встречала воздушные тревоги, когда нас бомбили и обстреливали из пулеметов фашистские самолеты, а в мыслях неизменно был он, Георгий,