Стукнула калитка, торопливые шаги на крыльце — Наташка приехала. С шумом распахнулась дверь, надсадный возглас опалил огнем тихий дом:

— Ой, мама, какой же он подле-ец…

— Тихо, не ори! Мишеньку разбудишь! — та с трудом оторвала взгляд от экрана. — Только заснул…

Выйдя из комнаты и плотно прикрыв за собой дверь, мать приступила к Наташке:

— Ну? Что там стряслось? Чего такая взмыленная?

— Он там другую нашел в городе, представляешь?!

— Да ну, быть того не может…

— А вот и может, может! Подлец, подле-ец…

— Кто тебе сказал-то, господи? Может, наговаривают?

— Да как же, если сама ее видела, собственными глазами! Сразу с автовокзала пошла к приятелю, а мамаша его и говорит — не живет, мол, здесь больше Сережа… Я ей: а где, говорю, живет, может, адресок есть? Ну, она и дала… Ее адресок оказался, стервы этой…

— Ну, так и дала бы ей по рогам, и все дела! А его бы пристыдила как следует, чтоб в другой раз неповадно было!

— Я так и хотела, мам… С ходу скандалить начала, думала, испугается да прощения просить будет, а он…

Наталья зарыдала в голос, утирая лицо концами шейного платка. Зло рыдала, обиженно. Мама подошла, обняла ее за плечи, прижала голову к полному круглому животу:

— Ну, будет, будет… Ишь, пригрели змееныша на груди…

— А он мне, знаешь, так тихо, спокойно говорит: не скандаль, мол, не надо… Развожусь я с тобой… И даже виноватости никакой в голосе нету, представляешь?! Подлец, ой подле-ец…

— Ну а денег-то хоть дал?

— Да при чем тут это, господи! Тебе только деньги да деньги! Ни о чем, кроме этого, думать не можешь!

— Ага! Значит, у тебя теперь мать виновата! Давай, вали все на меня, как же!

— Да не виновата ты… Просто горько сейчас, ой, как горько…

— Ничего, ничего… Ты давай не реви. Было бы о ком, подумаешь! Ну, сходила замуж, отметилась, и то хлеб. Зато Мишатка будет не нагулянным числиться, а в законном браке рожденным. И алименты опять же… С паршивой овцы хоть шерсти клок… Хоть на стороне, а отец у него будет…

— Ну, это уж нет! — подняла на нее злое, залитое слезами лицо Наталья. — Извините-простите! Коли так он со мной поступил, то и сына больше не увидит! Вот, вот ему Мишка! — выставила она перед собой две смачные фиги, нервно покрутив ими в воздухе. — Вот! Вот! Вот! И алименты все равно будет платить как миленький!

Видимо, весь заряд злобной обиды ушел в эти сплетенные отчаянием пальцы — тут же опять зарыдала, сникла у матери в руках.

— Ой, как стыдно… Позор-то какой, что люди скажут… Теперь каждая собака на улице на меня будет пальцем показывать — разженка-брошенка…

— Подумаешь, нашла о чем переживать! Да я везде раструблю, что ты его бросила, и все дела! Понимаю, если б стоящего мужика потеряла, а тут… И жалеть не о чем, подумаешь! Баба с возу, кобыле легче! С глаз долой, из сердца вон! Чего, так уж любила его, скажешь? Ведь нет же! По крайности возраста замуж-то выскочила, не по любви!

— Да разве в этом дело — любила, не любила… Мне другое обидно — как он вообще посмел! Ну как? Вроде я его в черном теле держала, как собаку к ноге… Сидел, пикнуть не мог… У меня и мысли не было, что он на такое осмелится!

— Ну, как говорят, в тихом омуте черти водятся…

Они долго еще разговаривали на кухне. В телевизоре давно закончились латиноамериканские страсти, дикторша из программы «Время» что-то говорила с экрана, напрягая умное серьезное лицо. Тихо посапывал в своей кроватке Мишенька.

Надя плакала. Осознание собственного горя пришло не сразу, выросло постепенно из неприятия Натальиного рассказа, недоумения, горечи, внутреннего смирения сложившимся обстоятельствам. Для Сережи счастливым, наверное, обстоятельствам. Почему-то представлялось его лицо, как рассказала сестра — совершенно спокойное. «Не надо скандалить, Наташа… Я с тобой развожусь…»

Да, все правильно сделал. Конечно же, правильно. Пусть он будет по-настоящему счастлив.

Только слезы по лицу бегут и бегут, не остановишь. Слезы ее собственного горя. Или, наоборот, счастья… Неужели она его больше никогда не увидит? И как теперь жить — с этим горем-счастьем внутри?..

* * *

— Серенький, ты дома? Чем у тебя так вкусно пахнет?

Ласковый Лилин голосок прилетел на кухню, покружился над плитой с изнемогающим на сковородке мясом, щекотливо пробрался вовнутрь, заставив улыбнуться. Ему нравилось, как она его называет — Серенький… Да, в общем, и не в имени дело — пусть хоть как зовет. Главное — интонация… От такой ласковой и фартук повяжешь, и к плите встанешь, и улыбаться будешь, и радостно подпрыгивать серым зайчиком.

Нет, зайчиком он, конечно, не подпрыгивает, но иногда так и тянет из благодарности — на контрасте с прежними семейными отношениями. Да и чего там — не привык пока, впервые в жизни, можно сказать, в это бело-пушистое сюсюканье окунулся. Оттого, может, и чувствовал себя неуклюже, как слон в посудной лавке.

Поначалу никак не мог в Лилином доме освоиться. Чужаком себя ощущал, бедным родственником. Она, добрая душа, даже рассердилась однажды, выговор сделала: если, мол, серьезно у нас все и ты навсегда остаешься, то и веди себя как мужик, а не как залетный любовник! Сколько можно неловкостью мучиться, мне же обидно! Или ты, говорит, передумал со мной жизнь связывать?

Нет, не передумал… Куда уж, дело сделано, мосты сожжены. Если бы еще для полного счастья Мишка с ним был… Но об этом не стоит мечтать, конечно же. За сына еще повоевать придется, чтобы иметь возможность видеться иногда. Хоть раз в неделю. Но это уж как суд решит…

— Ой, Серенький у меня молодец, мясо жарит… В фартучке… — послышался за спиной Лилин голосок, и вот уже ее симпатичная мордашка вынырнула сбоку, потерлась носом о плечо. — А я такая голодная, жуть! Последняя клиентка только в восемь ушла…

— У меня готово почти! Смотри, как красиво получилось! Это я в журнале рецепт вычитал — мясо по-венгерски с чесноком и помидорами.

— Ух ты! Да в тебе, Серенький, кулинарный талант пропадает!

— Ага. Давай, бегом в ванную, мой руки и за стол…

— Иду! — девушка быстро чмокнула его в щеку.

Сняв сковородку с плиты, он аккуратно разложил мясо по тарелкам, накрыл на стол, отошел на шаг, полюбовавшись красивой картинкой. Да уж, как в кино… И вино французское, Лиля такое любит… Для романтического ужина только музыки не хватает. Но это — дело поправимое, сейчас что-нибудь найдем в телевизоре…

Экран послушно замигал, слышались обрывки звуков. Все не то, не то…

— Ой, что ты, оставь! — вскрикнула появившаяся в дверях Лиля. — Там же Вадим Казаченко поет! Обожаю его!

— Да-а-а? — немного разочарованно произнес Сергей, отходя от телевизора.