Ыыыыы! — в голос ревет. — Моя только отнимай! Товар отнимай! Раздевай! Наказывай — говори про моя! Страшная! Лютая! Ата в подметка моя не идти!

— А, ну тогда понятно, — сказала Катенька. — Добрая слава — и разбойнику нужна! К чему убивать? Лучше слух пустить, да данью пути-дороги обложить!

— А на кой тебе товар то? Да и деньги — на что? — не унимался Василий.

— Моя разбойник, — утерев слезы рукавом кафтанчика сказал мальчонка. — Моя положено товар отбирать, дань накладывать, женщин в полон забирать. Моя больше не уметь ничего.

— И много женщин в полоне твоем? — вскинулась Катя.

— Ни одна, — тихо вздохнул Соловьиный сын. — Твоя первый был бы. Не ходят женщин по дорогам моим.

— А где награбленное держишь? — поинтересовался практичный Василий. — Если ни в город, ни в семью не верну — отдашь по доброй воле?

Вскинул на кузнеца глаза вострые паренек.

— Моя все отдай, только в гаилэ-семью не ходить! — заговорил он быстро, слова глотая, шепеляво, едва разберешь, что тут к чему. — Моя жениться не хотеть! Шибко не хотеть!

— Да что за краля то такая отцом тебе выбрана, что жениться не хочешь? — спросила бабка Ефросинья.

— Совсем маленькой девочка! — воскликнул отказник от семейного счастья. — Мой сестра! Толко шестнадцать лет! Как можно жениться?!

— Ну, нравы! — бросил Василий, голову опустил, задумался.

— Награбленное — вернешь честь по чести, из города люди придут — все до копеечки!

— Отдам, отдам! — быстро согласился парнишка. — Только в...

— А как отдашь, — перебил его Василий, — решу что с тобой делать! Умеешь чего?

— Моя ничего не уметь, только грабить, — вздохнул бывший разбойник рода Соловьиного.

— Я знаю, что умеешь! — просветлела лицом Катя. — Ты умеешь — дуть!

После завтрака, отправил кузнец в город скорохода местного, за людьми, да телегами, добро из тайника, сыном Соловья Одихмантьевича указанного, забрать.

А сам принялся камень небесный осматривать. Леший в аккурат его во двор перед кузней доставил. Бабка Ефросинья клялась, что видела, мол, вздыбилась земля, да полез из нее камень, черный молниями окутанный. Приврала насчет молний, как пить дать. Перун уже опосля его молнией раздолбал. Знал Громовержец, что ни одному кузнецу такую прорву железа не осилить, вот и решил помочь. Но и те куски, что получились от камня, ни в какой горн, или печь сыродутную не запихнешь.

Хотела Катя взором новоприобретённым железо на мелкие части порезать, от натуги лицом покраснела, но даже струйки дыма исторгнуть не вышло. Обратилась к Василию, пусть мол, до каления белого ее доведет, как в тот раз, и тогда она уж расстарается, но кузнец лишь усмехнулся, взял в сенях косу старую, пошел на луг болотный.

— Куда это он? — спросила Катя у бабки Ефросиньи.

— Известное дело, разрыв-траву добывать, — прошамкала та.

Интересно Катеньке стало, побежала за кузнецом, бабка вослед лишь головой покачала. Травницей она была знатной, не смотря, что приходилась Василию родственницей дальней , седьмая вода на киселе, многому того научила. А как же? Кузнецы, они же что мельники, чародейство ведать должны! Тут и чувствовать надо, и знать многое, и на девок не отвлекаться, колдовство как-никак! Да разве понимает то Катенька? Вон, козой ломанулась, только пыль столбом из-под подошв зубчатых!

Не успела Катя до луга добежать, как звякнуло впереди что-то. Примчалась, когда Василий уже над чахлой травинкок-былинкой склонился. Замерла девица, обломки косы увидав. Глаза верить отказывались, что стальную косу надвое травой жухлой переломить смогло! Василий тем временем над былинками шептал невнятное, тайное, пальцами корешки выкапывая.

— Косу подбери, — попросил Василий, с колен поднимаясь.

И ничего не сказав более, к кузне пошел, в ладонях выкопанную траву держа бережно.

Катя от любопытства, прямо извелась вся! Немало в книжках фэнтезийных про ту траву прочитано было! Очень уж скептически Катя к затее кузнеца относилась. Во-первых — траву в ночь на Ивана-Купалу собирают, а во-вторых, как выпускнице машиностроительного факультета, Кате одного взгляда бросить на куски огромные хватило, чтобы понять — здесь без ацетиленовой горелки делать нечего! Так Василию и доложила. Ничего у тебя, мил человек, не выйдет. Тут автогеном три дня пыхтеть, чтобы самый маленький слиток располовинить! Послушал ее Василий, послушал, а поток кинул травинку поперек камня железного, пошептал-пошептал, и надо же — раскололось железо на сто кусков!

«Училась, училась на факультете своем машиностроительном, а все зря выходит», — расстроилась Катенька. И вздохнула, глаза пряча.

Правда потом, когда под ее руководством Василий печь специальную клал — поняла, что любая наука в жизни пригодиться может! Особенно, если справочниками пользоваться умеешь!

Затеяла Катерина сперва железо метеоритное с толченым углем переплавить и из чугуна лемехи отлить. Читала давно, что экспериментировали с такими и были те стальным под стать. А то и лучше на почвах болотистых. Василий помощником оказался — хоть куда. Все на лету хватал, враз научился и опоки формовать, и прочие хитрости-премудрости века прошлого просвещенного исполнять.

Сынка Соловьиного на дутье поставили. Начал нехотя, все ж знатного рода разбойник, не по чину ему щеки на работу надувать. Но, во вкус вошел, видя, как пламя от дутья его клокочет, да железо плавит. Так дуть принялся — уши закладывало. Но без свиста, каждое утро настой шепелявки черемуховой ему давали, чтоб не озорничал.

За день — два десятка лемехов отлить успели. У Василия, как в деле опробовал, как борозду проложил — глаза разгорелись. Чудо — чудное, диво — дивное! Это сколько же семей плугами добрыми обеспечить можно!

Неделю из чугунки, так Василий новое дело назвал, носа не казали. Все чумазые, на головах — кошмар что твориться, но счастливые! Василий с сынком Соловьиным, конечно же. Катя, как только нос сажей испачкала, тут же ручкой всем сделала. Убежала на пригорок, рупор из бересты свернула, в бинокль глядит, да командирский голос отрабатывает. Бабка Ефросинья, увидав, как чугун брызжет, затряслась со страху, бежать прочь через огороды кинулась, юбки подобрав, да перевясла сходу перепрыгивая.

Как втянулись мужики в работу, уже и без Катюхи обходиться начали. Та на хозяйство встала. Баню им топит, щи варит, рубахи стирает, штаны прожжённые зашивает, руки искалывает, да себя за длинный язык ругает. Вот кто тянул? Василий сказывал, пока сотню лемехов не отольет, меч ковать не примется. Вдруг не вернется