А поскольку процесс на воздух затратный, то Сынка Соловьиного чугун продувать поставили, а Василия — мехи качать, огонь раздувать. Перед отпрыском Соловья Одихмантьевича Катерина стоит. В ушах затычки восковые, чтобы не оглохнуть, в руках палочка дирижерская из бузины срезанная, и бересты кусок, на котором процессы плавильные графиком нарисованы. Подымет палочку, сильнее барчук в трубу узкую дует, опустит — послабление надобно. Силы на дутье у того — запредельный запас. Может хоть с утра до ночи ураганом дубы столетние к земле пригибать. Но то дубы, деликатного обхождения не требующие, а здесь конвертер бессемеровский! К нему с подходцем надобно. По ученому, со знанием дела, и прочими хитростями.

Только к седьмой отливке вышла сталь добрая. Измучились, перепачкались, едва в конце дня рабочего баню истопить сил хватило. Нельзя грязному в избе на ночь укладываться. Домовой спать по любому не даст.

По первому пару мужики пошли, по второму — Катя. С десятого раза только волосы отмыть сумела до скрипа. Вся в саже измазалась. С ног до головы!

Банник подглядеть пытался, лишь рукой махнула, до того устала. Мимо прошла, ладонями не прикрывшись. А когда сзади раздался стук, с каким духи банные об пол головой прикладываются с красоты женской, даже не обернулась. Лишь бедром крутым залихватски качнула, еще один стук позади вызвав. Не иначе челюсть у банника выпала.

Прошла она по мосткам в реку окунуться, глянула в воды спокойные, на отражение свое покачивающееся, так за сердце и схватилась. За время здесь проведенное, и следа от здорового образа жизни не осталось!

Неспроста, видать, Василий на нее взгляд бросал. Вместо худенькой девочки, смотрела из реки на Катерину молодою Луной освещенная, девица. Из тех, за кого при желании и подержаться найти можно за что...

А он, Василий, все о зазнобе кручинится... Бросилась Катерина себе навстречу в воду речную, мысли путающиеся холодом разгоняя. Поплескалась, поплескалась, на берег вернулась. Выжала волосы мокрые, гребешком костяным, Василием подаренным, расчесала. Тело наливное свое полотенцем насухо вытерла, рубаху накинула полотняную. Подумала, тряхнула головой, да и пошла в избу. В левой половине, храпел Соловьиный сын, в правой — помещались Василий с Катей. Хозяин в спальне своей, гостья — в горнице на лавке. Вошла Катерина, на былинке по пути сорванной светлячка неся, светом неярким дорогу себе освещая. Мимо скамьи прошла своей, да и открыла дверь в спальню хозяйскую.

Не спал Василий. Лежал на спине, руки за голову заведя. На вошедшую не взглянул, продолжал потолок в свете лунном рассматривать. Тихо подошла Катя к кровати его, нырнула под одеяло, прижалась телом жарким, мысли в голове путаются, сердце из груди выпрыгивает...

— Вася, я тут, блин, ну вообще не знаю, вот просто сейчас, ну понимаешь, короче, блин, ну как объяснить..., — замялась она, мигом скатившись со слога миру фэнтезийному положенному.

Обычно с парнями не церемонилась, а тут — сама себе не узнавала. Дрожит, как лохудра мелкая, двух слов связать не может. Дрожит и чувствует телом, как деревенеет от ее прикосновения Василий. И зубами скрипит. Другой бы сгреб бы в охапку, зацеловал бы — живого места не осталось, а этот? Так и будет лежать бревном?

И такую Катя к себе жалость испытала, что сделала то, чего ожидать никак не могла. Села на кровати, и расплакалась. Сидит, ревет, дуреха-дурехой и поделать ничего с собою не может.

Недолго эта трагическая драма продолжалась. Потому что метнулся Василий черным зверем на волю, оконный переплет на ходу с треском высадив, и скрылся вдали.

Обомлела Катенька. Вернулись к ней рассуждения степенные да размеренные. Сидит ни жива, ни мертва, понять ничего не может. Только слышит, как из окна высаженного волчий вой подлунный доносится. Страшный, одинокий, отчаянный, душу напополам режущий, ужасом пронизывающий. Едва не до утра девица глаз сомкнуть не могла, так и просидела всю ночь, в одеяло хозяйское кутаясь.

Глава 13

Очнулась засветло. Наскоро оделась, к бабке Ефросинье побежала.

Едва не без «доброго утречка» ворвалась в избу к колдунье, за костяную ногу с печи потащила на суд незамедлительный.

Долго ли коротко ли шептались вдвоем, а только вышла Катерина задумчивая. По бабкиным рассказам — под приворотом сильным Василий. Тот приворот не снять, пока условия не исполнишь. Хоть в пыль сотрись, а не посмотрит на тебя привороженный, покуда зазнобу свою не повстречает. Да и повстречает, не факт что сразу ту не разлюбит, если приглянется, да отказ случится. Долго тогда будет в окна царапаться, ночами у крыльца дожидаться, и себя изводить, и другим жить не давать.

«Найти бы птицу ту Гамаюн, что зазнобу предрекла Василию» — думала Катя, зубами скрипя. «С нее все начилось, ею и закончится!»

Потом еще разумом поработала.

«А что началось то?» — спрашивала себя Катенька, умная девочка века двадцать первого, — «Ну не случилось бы птице той Василию зазнобу нагадать, так и не вызвал бы он меня! Склеила бы ласты белые в районной больничке, как пить дать!»

Выходит, не на окорочка рубить птицу вещую, а песнь в ее честь складывать, что не дала дитю неразумному, кумира себе в интернете нашедшему, с жизнью проститься?

До обеда ждали Василия. Явился, черные круги под глазами, лицо бледное, краше в гроб кладут. На Катю взора поднять не осмеливается, мимо в кузню прошел, да заперся с отливкой вчерашней. Едва не до ночи молота звон над кузней стоял. Бил Василий сталь тугую бессемеровскую, себя не щадя. Без обеда и ужина.

Поздно вечером дверь открыл, в лунном свете белее мела лицо его показалось. С тревогой Катя в него вгляделась, чутьем неудачу видя.

— Не та сталь, — взгляд отводя, поведал Василий. — И упруга, и куется, но больно на кромке хрупка.

— Ничего, завтра еще раз попробуем, — попыталась утешить его Катя, хотя и сама понимала — без добавок химических, да приборов точных, не выйдет меча доброго. На удачу надеялась, женскую, на то, что богам несуразных жалко становится, оттого те, глупость какую не совершили, в выигрыше остаются.

— Эта! — воскликнул молчавший доселе бывший разбойник кровей соловьиных, — Та завтра я свистом продувать стану! Верное слово говорить! Моя свист — колдовской!

— Ага, — уныло поддакнула Катя, — ищи дурака! Тебе только дай волю, положишь нас замертво, да обратно до лесу подашься!

— Не хотеть вас замертво! — горячо воскликнул юнец. — Чем хочешь клянусь! Не хотеть моя