Бывает, одолевает досада, когда ты, такой хороший и пригожий, пытаешься высказать очередную умную мысль, осенившую тебя, а люди, к которым ты обращаешься с этой мыслью, снисходительно смотрят – даже не на тебя, а сквозь, куда-то вообще в другой мир. Снисходительно – ни в коем случае не стремясь тебя унизить, нет, просто им есть откуда спускаться, чтобы говорить с тобой, потому что твои слова, идеи с их добрым и светлым миром не очень пересекаются. В последних беседах с Таней я как раз и понял, что принадлежит она уже совершенно другому миру – настоящему. И огромные ее глаза рассматривают не низенькую каталку или дверь в палате, а что-то, чего ты увидеть не можешь, как ни тужься со своей праведностью. Какая тут досада – меня тогда, если честно, оторопь взяла: мышь перед собором. Тогда я еще не знал, что Таня стала Тавифой.

Девчонки, с которыми она жила в одной большой и дружной палате, рассказывали, что Таня иногда делилась с ними своими переживаниями. Говорит: «Девочки, вы даже не представляете, какой я добрый и теплый свет видела. Будьте с Богом, ладно? С Ним хорошо, поверьте». Это уже походило на завещание.

Врата

У Тавифы началась саркома тазобедренной кости. Положили в больницу, но улучшения не было никакого, и страдала она, видимо, сильно. Без жалоб, без упреков – так, как она умела. Отказалась принимать обезболивающие препараты, которые ей настоятельно советовали врачи. «После них трудно молиться», – сказала она нам, опять же как будто извиняясь.

В конце концов Тавифа попросила перевести ее в отдельную палату из огромной. К ней относились прекрасно, и мы спросили, как она сможет обойтись без помощи подруг. Она ответила: «Мне их жалко, ведь от меня сильно пахнет». Нас потрясла эта забота о других людях. Конечно, запах гниющего мяса тяжел, но такая самоотверженность больного человека восхищает. Но девчонки в палате, настоящие друзья, проявили настойчивость и сказали, что ухаживать за Таней будут до конца. Христианская какая настойчивость! Уроки Тавифы не прошли бесследно.

Она скончалась в Великом посту. В тот день я читал на клиросе. Помню прокимен перед чтением паремий: «Сия врата Господня – праведные внидут в ня». Очень редко я молился так искренне.

Смотрим сейчас на старые фотографии, одеваем детей в свитера, которые связала Тавифа, и, похоже, начинаем понемногу понимать настоящую христианскую красоту. Суметь бы еще обрести ее самим.

Гоша. Быль

Товарищ мой (назовем его Родионом, потому что человек он непубличный и под своим именем выступает редко, а статей да бесед в газетах, журналах и на телевидении вообще чурается) находился в крайне удрученном состоянии. Понять удрученность можно: вяжущее предзимье, то робкая надежда в виде снега, то напрочь устраняющая эту надежду грязь и серость. Не могли мы понять крайность испытываемого Родионом чувства: ну посиди дома, ну повздыхай там, пива выпей, глинтвейн опять же на улицах появился, книжки есть на белом свете, но скулить-унывать-то зачем? А тот действительно затосковал. Пишет, главное: «Приезжайте!» Нам что – приехали. Смотрим – ходит по дому и шепчет дурным шепотом: «Надо ехать, надо ехать». Потом, главное, глаза поднял и возопил: «Но вот куда? Никуда мне не деться от этого!»

Возопил – и тут же раздался гадкий звук: кто-то зло и настырно выдал барабанную дробь по батарее в своей квартире, эта дробь отдалась, естественно, во всем доме. Родион схватился за голову: «Опять!» Все оказалось проще некуда: осеннюю печаль товарища дополняло, если не провоцировало, осеннее же обострение у его соседки снизу. «Она нам жить не дает, – скорбел товарищ. – Слова дома нормальным голосом не скажешь – вмиг прибежит и заорет или по трубам стучать будет. Она на нас с женой в ООН жалобу писала. Она – дурочка, вот! Вы ружья не прихватили?»

Плохо дело, решили мы. Так себе праздничек. И ружья нет – одни петарды. О, кстати: петарды! У тебя ж дача неподалеку – а давай туда махнем? Не-не, хватит ныть, собираемся, едем, печку растопим, костер во дворе устроим, еду какую-никакую сообразим, а там, глядишь, и до салюта дело дойдет. Побурчал, но согласился. А куда ему, собственно, деваться.

Пока ехали, соображали, что для обустройства праздника нужен персонаж, который далек от всех наших бытовых трудностей, мелких изматывающих скандальчиков, писем в ООН и вызовов к психиатру. Ответ пришел сам: Гоша! Вот без кого праздник не праздник, а так – очередные сумрачные посиделки. Гоша! О Гоша, где ты? Только произнесли вслух это имя, смотрим, Родиондер заулыбался. Шансы выжить есть, значит.

Итак, Гоша. Это олень. Мы познакомились с ним в Ловозерских Тундрах, куда нас в свое время занесла легкая. Нелегкая нас заносила и в Приштину, и в Монте-Карло, полностью оправдывая свое предназначение: ни в Приштине, ни в Монте-Карло особой радости мы не испытали. То ли дело – Ловозерские Тундры. Там хорошо. И Гоша.

Этот олень туп до невозможности. Ярким мерилом степени его интеллектуального развития может служить обращение к нам, когда мы представились. «Петро – деревянное ведро. Родион, купи аккордеон» – это он выдал сразу и с откровенно дебильной улыбкой. Поэт, блин. Мы решили начавшееся было знакомство поскорее свернуть, но врожденная вежливость, даже аристократизм, заставили надеяться на лучшее. И правильно: несмотря на крайнюю свою тупость, Гоша оказался очень добрым оленем. Всегда пытался помочь – чаще всего очередным советом, правда, но иногда и дельное что-то вытворял. Например, с гиканьем и диким хохотом возил нас в санях по Заполярью. Кстати, красиво: северное сияние, снег, плавная синяя тундра – вещь. Потом с ним чай в веже пили – Гоша с саамами быстро договорился, и они нас с радостью переночевать пустили. Только просили его заткнуться – он все лез с рассказами об Эстонии, где ни разу, правда, не был, но все знал. Это и с людьми случается, как мы потом обнаружили.

И вот тут представился случай показать нашему оленю ту самую Эстонию. Даже необходимость возникла. Для Гоши-придурка семь верст – не околица. «Щас, – заорал, – буду! Это хоть где все? Салют будет?» Как смогли, объяснили дорогу, он и явился. «Какая еще граница? – удивился. – А, те два ухаря у столбика? Дак они друзья мне. Один русский, Серега, другой – этот, как его, Тойво, финн, вот. Мы курим вместе и чаи гоняем. Потом лужа какая-то была, а потом и дача ваша на берегу. Жрать дайте».

А у нас за всеми хлопотами по наведению порядка на даче – подметали, печь топили, баню готовили, чайник ставили – только-только