руки дошли до готовки. Не, мясо в маринаде, все это было, но мы просто не успели приготовить шашлык. Родиондер, видим, опять сник. Тут Гоша принюхался. «У тебя что, яблуки есть?» – это он Родиону. «Дак даа, – промямлил товарищ. – В этом году большущий был урожай. Часть яблок вон с ребятами убрали, а часть осыпалась, на земле лежит». – «Включай салют!» – заорал олень и начал бегать по участку и поедать опавшие яблоки. Чавкал при этом, как сволочь, правда, но все, что мы по лени ли, по недосмотру или по усталости в свое время не убрали, все выел начисто. Ясное дело, мы салют включили.

А Гоша, чувствуем, накушался. Проще говоря, нажбанился. Ходит, ногу подволакивает, гимны поет саамские. «Ведите меня к бабке – я тоже в ООН хочу!» – это мы ему уже про соседку рассказали. Как и смог-то! Дошло вдруг: яблоки ж перезрелые, в них что-то вроде сидра из-за перезрелости образовалось – вот Гоша и отметился по неосторожности. Хотя какая там осторожность – в его-то случае. Пока мы с едой разбирались, он, оказывается, успел до центра города сбегать, перезнакомиться со всеми оленями с рождественского рынка, обругать пару немецких туристов, подружиться с ними же, устроить неприличную клоунаду у Балтийского вокзала и разогнать всех тамошних алкашей. К соседке Родиона он заскочил в виде бонуса: представился Оленем Делоном из ООН (а это неправда: на самом деле он Гоша Ковальски из Ловозерских Тундр) и нижайше просил выйти замуж. Та срочно перепугалась и затихла до весны. Хотя, судя по серьезному виду протрезвевшего оленя, может и съехать. «В тундру?» – с надеждой спросил Родион. «В нее, родимую, – с некоторым ужасом прошептал Гоша. – Это самое, я поеду, ладно? Вежу подготовлю». Взял и исчез. Яблочка не оставил.

Так что если у вас какие беды-трудности – обращайтесь. Есть помощники. Дадим адресок.

Охота без дураков

Ролика назвали Роликом потому, что он не захотел называться Шариком: что-де там Шарик, голь перекатная – бегает себе по двору да по лесу, лает, птиц пугает! А я буду зваться Роликом, потому что собака я самая что ни на есть охотничья (хоть и не поймешь, какой породы), умная, и на охоту буду только ездить!

Пес этот просто жить не может без автомобиля: залезет в него, устроится на самом удобном месте и вылезать, несмотря ни на какие уговоры, не собирается. Только строгий окрик уставшего егеря и заставит его, скорбно вздохнув, «очистить помещение». А так – ни-ни.

Вообще-то охотится Ролик с удовольствием. С азартом и со знанием дела: однажды, добирая кабана-подранка, он испробовал на себе свирепую злобу его клыков. Всей деревней потом лечили, переживали, думали, что не выживет. Нет, выжил Ролик, поправился – стал умнее и осторожнее. С тех пор единственная причина, которая заставляет его беспрекословно выпрыгнуть из автомобиля, – это прибытие к месту охоты: ждет, волнуется. И работает он по зверю прекрасно: на днях вот добрал здоровенного секача. Довольный потом ходил: «Нате вот вам! Вот я как с ним поквитался! И еще пойду!» Ходил, впрочем, недолго. «Охота на сегодня закончена, так зачем на земле-то стоять? Я – в машину». В этот раз ему, правда, позволили полежать дольше обычного – герой как-никак.

Чем похож студент на собаку? Или – в этом случае – собака на студента? Правильно: глаза умные, а сказать ничего не может. Умей Ролик говорить, он бы многое порассказал, историй всяких охотничьих, которым был свидетелем или о которых своими собачьими ушами слышал. Охотники не шибко стесняются его присутствия, поэтому врут напропалую, друг друга веселят. А он глаза прикроет, повздыхает и демонстративно отвернется: «Начало-о-ось! Ну, давайте, травите свои байки. Я, может, и послушаю». Смогла бы псина с хитрым взглядом рассказать, например, о том, как поэт Петухов на лося ходил.

Петухов – местная знаменитость, поэт-народник. За русскую деревню душой болеет, стихи о ее непреходящей духовности пишет. Эх, раззудись, плечо, размахнись, рука, – все в таком стиле. И чтоб сарафаны были с косоворотками обязательно. И гармошка чтобы. Живет, правда, в городе. Но квартирку под избу оформил («под избу уделал», как сказал Саня, однажды у него в гостях побывавший). И метнулся поэт Петухов, писака-передвижник, поближе к народу, в самую что ни на есть деревню. Лес, речка, небо с облаками. Романтика поэтически народовольческая. Садись – стихи пиши. Сел. Задумался. Начал, правда, с того, что выразил недоумение: как это ни косовороток, ни сарафанов нет – мужики сплошь в «камуфляжке» ходят, а женщины и вовсе в джинсах. Вежливые охотники объяснили поэту, что он немного столетием обознался. Погоревал, посетовал, но, хлебнув предложенного травяного отвара, вызвался сходить на охоту. И ружьишко с собой прихватил. От сопровождения отказался: «Сам добуду – знаю все». Ну, смотри, мил человек.

Мил человек смотрел вдаль и ждал, пока лось появится – в сотне метров от тропы лосиной его поставили (не лося – поэта Петухова). Дождался. Идет лось. Задрожали поэтические руки, первобытный азарт прошиб человека. Выстрел! Грохот, дым, птичий гвалт. Отдышался стрелок, смотрит в бинокль – где лось лежит? А лось не лежит, а стоит! Всякое бывает на охоте, наверное, бывает и такое, что дикое животное в ступор входит, когда в него стреляют, и не убегает, а в землю врастает. Подивился такому счастью народоволец – и второй патрон вдогонку посылает. Рассеялся дым – стоит лось. Хоть бы хны. «Ну, мистика началась, – перепугался Петухов. – Были бы серебряные пули, точно бы воспользовался». За неимением серебра воспользовался привычными свинцовыми. Третий выстрел! И тут послышался стон. «Все! Попал! Мой лось!» – побежал поэт Петухов к своему трофею, который, как ни странно, продолжал стоять, хотя уже и без признаков оптимизма. Стон – нечеловеческий – продолжал разноситься над русской тайгой. Стон?! Брань это была, отборнейшая брань, с перечислением всех родственников – ближних и дальних – в адрес какого-то «козла, который…», ну, и так далее.

На ватных ногах подошел поэт Петухов к своему трофею. И что же видит народоволец? Скукоженная, плотно зажатая между оглоблями лошадь, к счастью, живая (тот еще снайпер поэт Петухов!), за ней, естественно, телега, скрытая за деревьями. В телеге – гражданин, одетый в «камуфляжку», о которой так скорбел поэт. Лежащий ничком, но тоже живой. Правда, испытывающий горячее желание вырвать глаз и переломать руки «этому снайперу». Увидел он побелевшего поэта. Соскочил с телеги. Взял его под руку. Повел в деревню. Одной рукой обалдевшую лошадь вел, другой – спотыкающегося поэта. Доставил к егерям, объяснил, почему у Петухова правый глаз плохо видит (и еще недели две дорогу освещать ночью будет). Мужики сначала перепугались, потом для симметрии и левую