Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мясо делится на куски и порции, основное уносится на хозяйский ледник, а что-то раздают объявившимся и помогавшим родственникам и соучастникам. Между прочим, это дядя Гриша сам был по себе забойщик, но не в каждой семье были такие умельцы, особенно в неполных. По улице всегда был такой специалист, которого приглашали на убой то свиньи-овцы, а то и бычка. С ним расплачивались самогоном, мясом, давали немного денег и, обязательно, большим куском печёнки. Тогда почему-то печёнка считалась самым лучшим, что может дать человеку свинья. Некоторые только тем и промышляли, устраиваясь на грошовую зарплату (чтоб только числиться) сторожами и получая свой основной доход от таких вот самозанятых неподконтрольных государству услуг.
И вот мы все — собравшиеся и как бы «свои» зрители, в том числе и дети, — приглашались к долгожданному столу. На огромных сковородках-противнях шкворчала картошка на нутряном сале с кусочками почерёвка, мяса, ливера и даже заветной печёнки. О, боги, как туда вернуться?!
Взрослые выпивали, появлялась гармошка, а то включалась радиола, бабы начинали петь, мужики подхватывали — и так до темна. Мои домашние знали, где я и не беспокоились по этому поводу: ребенок занят делом.
Такие вот были времена, такие были праздники.
Как жили старики в могучем и богатом Советском Союзе
Если Тамань — «самый скверный из всех приморских городов России», то Усмань обладает таковою же характеристикой среди центрально-черноземных населенных пунктов. Не зря они даже рифмуются на второй слог при большом желании: Тамань-Усмань.
А дело в том, что меня в детстве отвозили каждое лето на месяц как раз в эту самую Усмань — погостить к бабке и деду (по линии матери). Вот же угораздило мою покойную матушку — продвинутого педагога по математике и физике — родиться в такой дыре, в которой было всего две достопримечательности: махорочная фабрика и женская исправительная колония.
Сначала было нужно добраться от моего Задонска (который для меня, понятно, и был центром всех цивилизаций) до общей для всего нашего семейства прародины — Воронежа, — там на вокзале попасть в электричку на московское направление до Усмани, затем уже на месте умудриться влезть в местный автобус (ЗИС) на маршруте «Станция — Песковатка», который ходил редко и по этому случаю всегда был заполнен битком местными обывателями с узлами и корзинами, возвращающимися из набега на воронежские магазины, а то и вовсе из самой матушки-Москвы. Автобус был набит человеческими телами так, что на каждой следующей остановке входящие (влезавшие) в автобус новые пассажиры (со своими узлами) выдавливали предыдущих сквозь раскрытые окна, как крем из тюбика. Зато на нашей остановке «Туберкулезный санаторий» никто не выходил и не входил.
Мои дед и бабка были вполне обычными для своего времени людьми, но совершенно загадочными «динозаврами» по представлениям обитателей 21 века, особенно для «миллениалов» и «зуммеров». Дед Петя был намного старше (рождения 1888 года) бабки Ксении (1906 года), хотя, когда родители их переженили году эдак в 1925, он не были ни вдовцом, ни разведённым, но как-то все равно умудрился продержаться так долго без официальных регистраций.
Они оба были, вроде как из крестьян, но дед еще задолго до революции успел послужить у купцов сначала на побегушках, потом приказчиком и даже старшим приказчиком при каких-то лавках и лабазах. И потом при Советской власти он тоже не бедствовал, продолжая работать уже завхозом в расплодившихся как грибы советских учреждениях. По словам бабки, в Гражданскую войну дед даже одно время был комендантом госпиталя в Воронеже (скорее всего, у красных, иначе бы он так долго на прожил).
Бабка тоже была из столь «бедной» крестьянской семьи, что её отец (значит, мой прадед) имел возможность отвезти её учиться в Воронежскую женскую классическую гимназию с проживанием на частной квартире (сейчас это старинное красивейшее здание со всякими архитектурными «вилюшками» на ул. Сакко-Иванцетти). Бабка успела получить только двухклассное образование, пока большевики в 1918 году не разогнали всех гимназисток по домам, забрав гимназию как раз под госпиталь. Получается, дед — комендант этого госпиталя — тогда не подозревал, что его будущая жена была как раз в толпе девочек в одинаковых платьицах с передничком. Такая вот романтическая история. А неудавшаяся гимназистка Ксюша вернулась к родителям в одно из сел под г. Эртиль. На этом с образованием у моей бабки все было закончено, она даже не помнила ни одного слова по-французски.
Отца её расстреляли комиссары в 1919 — чтоб не заступался за предварительно ими же убиенного сельского попа. Этот факт бабка моя скрывала почти до самой своей смерти, утверждая, что отец просто бросил их с матерью и братом — так засел в её мозгу страх перед людьми в кожанках с маузерами.
Кстати, отца другой моей бабки (по отцу) и тоже, значит, моего прадеда по странному историческому совпадению и тоже в роковом 1919 году убили те же красные за то, что вовремя не обеспечил им паровоз на станции Колодезная под Воронежем. Он был то ли товарищем начальника, то ли сам начальник станции. И тоже она всю жизнь молчала об этом факте и скрывала правду не только от ГПУ-НКВД и Министерства юстиции (где она служила), но и от меня — любимого внука тоже. Отмазка была той же: папа нас с мамой и братом бросил, когда я еще была маленькой (а ей было тогда уже 11 и она все должна была помнить, хотя саму казнь, возможно, и не видела). Мне, получается, тоже большевиков-коммунистов и Ленина-Сталина любить не за что. Это у нас семейное.
Но вернемся к моей усманской родне. Бабка Ксения никогда, выйдя замуж, более не работала с официальной регистрацией в трудовой книжке. Они с дедом с ходу нарожали троих детей (в том числе и мою матушку) и бабка стала чисто домохозяйкой. Уж не знаю, как
