В эту же секунду за окном зашумела машина.

— Жена-то? — рассеянно переспросил Гарик. — Уехала она. Я ее через заднюю террасу выпустил. Слышишь, уезжает? На машине на нашей уехала. О-па! Так что теперь я здесь ночую, хошь не хошь. — Тут он обвел взглядом всю компанию, оценил выражение лиц и как будто спохватился: — Ребята, вы чего? Вы сердитесь, что ли? Извините, ради бога, что так вышло! Да вы не волнуйтесь, ничего страшного — ну проблемы у нас, да — проблемы, а у кого их нет? Завтра разберемся на свежую голову.

И — странное дело: ведь не то чтобы он кого-нибудь убедил и поведение его не стало казаться более нормальным — да нет, конечно, ничего подобного. Просто все вдруг как-то разом сдулись, почувствовали, что устали от смешанных впечатлений этого вечера — и вот уже кто-то согласно кивает: ну да, дескать, бывает всякое, и Васька говорит: конечно, оставайся, о чем разговор! И вообще — все оставайтесь, места хватит, куда вы поедете на ночь глядя, вы же бухие все как один! И вот уже Мирка, — а от ее радостного возбуждения, кстати, и следа не осталось, — роется в шкафах в поисках постельного белья.

Иными словами, решение остаться ночевать было принято экспромтом, из-за того что Гарик остался без машины. Соответственно, тот, кто закрыл эту чертову заслонку — если только он не плод их воспаленной фантазии, — действовал тоже экспромтом. И это, вероятно, очень важно, только вот почему это важно? Что именно из этого следует и что это нам дает?

Катя некоторое время колебалась: оставаться или ехать. Варьку в тот день подкинули родителям Ильи. Когда такое случалось, он всегда предупреждал заранее: звонка не ждите, вернемся поздно, — просто на всякий случай. Так что возможность остаться была, надо было только пораньше встать и заехать сперва за Варькой, а потом уже ехать домой. Не очень-то хотелось рано вставать… Да и ночевать не дома… С другой стороны, Илья выпил как следует. Почему, кстати? Ведь собирался не пить или пить совсем мало, чтобы спокойно сесть за руль. Нет, все-таки странно все себя вели, и Илья не исключение, и сама она, конечно, тоже не исключение…

Места в доме действительно хватило на всех. Гарик сам попросился в сарайчик. Сказал — как ни жутко теперь об этом вспоминать, — что хочет протопить печку — вы же помните, как я это дело люблю! Утром Катя с Ильей встали рано, другие только начинали шевелиться, и тут же укатили. А той ночью они с Ильей занимались любовью, то и дело шипя друг на друга: «Тише!.. тише!», потому что то один, то другой то и дело забывал, что за тонкими стенками полно народу, а потом Катя уснула и спала довольно крепко. Иногда ей сквозь сон слышались какие-то шаги и скрип двери. Может, снилось, а может, и нет. Но тут уж точно не было ничего удивительного: сортир-то был во дворе.

Заехали за Варькой, посидели у родителей, потом поехали домой. Илья паршиво себя чувствовал, жаловался на голову, очевидно, похмелье. Обычно у него не бывало похмелья, а тут отчего-то разыгралось. В остальном был день как день, вполне нормальный день, — и так до самого телефонного звонка. Звонил Вася… голос жуткий, деревянный… Он сказал: несчастный случай… или нет, не так — кажется, он сказал: случилось несчастье… Потом позвонила потрясенная Лерка, что-то бормотавшая сквозь слезы о жуткой хрупкости жизни, потом — Ника. Рассказывали примерно одно и то же. Утром все долго спали, потом стали потихоньку выползать наружу. Наконец собрались. Гарика не было, но это никого не удивило, потому что он вообще был известный любитель поспать. Дождь прекратился, теплее не стало, но, знаешь: воздух здоровый, ядреный — в общем, очень хорошо сделалось, поэтому после завтрака они еще погуляли и только потом собрались уезжать. И тут кто-то — Женька, кажется, а может, Мирела — спохватился, что Гарик-то так и дрыхнет. Васька говорил что-то вроде: да пусть себе спит хоть до вечера, но Мирела настояла, чтобы он его разбудил. Васька пошел в сарайчик — ну и вот… и увидел… Пытался искусственное дыхание делать, но какое там! Он как-то там в первый момент не удержался и вскрикнул, когда понял, что случилось. Тогда они все подбежали. Нике плохо стало, Мирела ее откачивала, а сама зеленая, еле на ногах стоит. Потом Вася в сторожку побежал — звонить. Скорая приехала, милиция. Сказали: пока ничего официального, но вообще-то — угарный газ, никаких сомнений. Заслонку закрыл раньше времени. Их всех потом опрашивали, только что отпустили…

Есть ли вероятность, что он сам совершил жуткую ошибку, закрыл эту несчастную заслонку? Разумеется, есть. Против этого — только их воспоминания о том, как сам же он им втолковывал основные правила обращения с печкой. Ну так что? Errare humanum est[3], да и выпил он все-таки. На заслонке нашли отпечатки пальцев Васи, Мирелы и самого Гарика — и это было совершенно естественно. Есть ли вероятность, что это сделал кто-то другой? Приходится признать, что есть, — особенно в свете последних событий. Одним словом, пациент либо жив, либо мертв… довольно трудно искать виновных, когда сам не знаешь, есть они или нет.

А от фотографии от этой толку мало. Вот тут, сбоку явно стоит кто-то еще, еще какие-то люди, но кто это? Кажется, заходили какие-то соседи — из тех, что жили на даче почти круглый год. Катя подумала, что надо спросить, не осталось ли у кого-нибудь еще фотографий с того вечера — может быть, найдутся какие-нибудь получше качеством. И еще неплохо бы все-таки вспомнить, из-за чего они ссорились там, на даче, почему так завелась Мирела…

Но все это — завтра, а сейчас необходимо было отвлечься, мысли все равно начали ходить по кругу. Катя поставила себе такую задачу — отвлечься, и даже частично преуспела. Попила чаю с Варькой, поговорила по телефону с Гришей, переделала кое-какие домашние дела. Но стоило лечь в кровать — и всё, сна ни в одном глазу, в голове какой-то вихрь из обрывков воспоминаний вперемешку с последними событиями.

…А еще Лерка сказала какую-то фразу, то ли вчера у Женьки, то ли сегодня в кафе… Что-то такое насчет принципиальности, что показалось странно знакомым. И все — теперь уж точно не заснуть, пока не вспомнишь.