какой-то алкоголик, распускающий руки. То ли Вася почувствовал это, то ли просто устал — во всяком случае, как-то закрылся, ушел в скорлупу. Разговор плавно сошел на нет. И все, больше эта тема не возникала — и так вплоть до того самого вечера в ***ском.

Странно, кстати, что за всю неделю, проведенную в ***ском, они не заметили, что Ваську что-то беспокоит. Вася, конечно, человек специфический — маленький спартанец с лисицей, черт бы его побрал… но что-то ведь должно было быть. Разговор зашел как бы случайно, вечером, накануне отъезда — обсуждали, кажется, планы на остаток каникул. Тут-то Вася и сообщил как будто между прочим:

— Мне, видимо, придется к отцу съездить.

Все буквально онемели от изумления. Никто даже не спросил ничего — сидели и таращились на него как бараны на новые ворота.

— Я письмо от него получил…

И снова пауза. Но тут Женька не выдержала:

— Получил — и что?! Он же… ты же… Ты же сам рассказывал! Мама твоя его знать не хочет! И тетка твоя сказала: забудь! А ты?! А он, значит, двадцать лет не появлялся, а как появился, ты — слушаюсь, ваше благородие, рад стараться! Да что ж это такое? Илюш, ты чего молчишь? Кать?

— Погоди, Жень, — попросил Васька, страдальчески хмурясь, — и только в этот момент обнаружилось, что он далеко не так спокоен, как кажется. — Ты не понимаешь… Он вроде умирает. Рак в последней стадии. Пишет, что поговорить хочет… ну, в общем, попрощаться…

— Да он с тобой и не здоровался! — Женька не могла остановиться.

— Не горячись, Жень, — вмешался Сашка. — Ты уж как-то того… слишком. Не тебе решать.

— Умирает все-таки… Вдруг раскаялся? — неуверенно предположила Ника. — Бывает такое…

— Если умирает… А вдруг соврал?

— Да зачем ему?

— Не надо никуда ездить! — вдруг выкрикнула Мирела. — Не надо, не надо!

До того она сидела в уголке дивана, поджав под себя ноги, и молчала, не сводя с Васи странного, тяжелого взгляда. Голос прозвенел почти истерически. Предчувствие? Теперь-то кажется, что да, но, с другой стороны, Мирелка вообще не выносила, когда он уезжал без нее. Так что тогда они особого внимания не обратили. Васька пересел к ней поближе, приобнял за плечи и пробормотал что-то вроде:

— Туда и обратно… Оглянуться не успеешь.

Он уехал в Калинин через день после их возвращения в Москву и действительно очень быстро вернулся. А вернувшись, позвонил Кате и попросил встретиться по какому-то пустяковому делу — книжку передать или что-то такое. Катя так до сих пор и не знала — то ли с самого начала хотел поговорить именно с ней, то ли из-за этой книжки она ему первая подвернулась. Пожалуй, все-таки хотел поговорить. Но почему именно с ней? Это так и осталось загадкой. Встретились на троллейбусной остановке у бассейна «Москва», Катя спросила: «Ну как?», и они побрели по набережной куда глаза глядят. Была оттепель, сыро, ветер дул какой-то совсем весенний. Вот тут никаких проблем с памятью, этот разговор она запомнила отлично. Васька был на себя не похож. Как будто вообще не он — и манера речи совсем другая. Обычно он четко формулировал мысли и смотрел на собеседника внимательно и открыто. А тут… Глаза все время куда-то вбок, в сторону, при этом как-то странно кривился, дергался, как будто мучительно выдавливая из себя слова и обрывки фраз. Катя с трудом понимала, о чем он…

— Не надо было ездить, права была Мирка. Хотя… хотя, наверное, надо знать. Чтобы кто-нибудь знал. Да, надо, конечно. Но как же все это… черт…

— Он тебя обманул? Не умирает? — это было первое, что пришло Кате в голову.

— Нет, умирать-то он умирает… Знаешь, тут никаких справок не надо, только взглянуть. Тощий, желтый, и из глаз что-то такое выглядывает… не спутаешь. Говорит: счет на дни. Я думаю — правда.

Катя молча ждала, каким-то тридесятым чувством угадав, что спрашивать ни о чем не нужно.

— Знаешь, зачем он меня позвал? Секрет рассказать. Подмигивает, ерничает, зубы скалит… шут! Это… Это, Кать, я не знаю, это Федор Павлович какой-то! Нет! Какой там Федор Павлович — хуже, в тыщу раз хуже! Достоевскому такое не снилось! Он думал, что в «Бесах» такое изобразил, такой ужас, дальше некуда. Что они понимали! Дети наивные! Помнишь, я рассказывал: тетка говорила — орден. Я думал: воевал, наверно. И мать, небось, так же думала. Воевал он! Хрена лысого! В НКВД он воевал, в Калининском областном управлении. Там и орден свой заработал за заслуги перед Отечеством. Там монастырь был, Нилова пустынь, в нем лагерь устроили, в монастыре… Туда поляков свезли.

— К-каких поляков? — еще не понимая толком, но уже холодея от ужаса, спросила Катя.

— Поляков, офицеров польских… Их арестовали, когда мы с Гитлером Польшу поделили. В тридцать девятом. Больше ста тысяч по нескольким лагерям распихали. Подержали полгодика, а потом — в расход. Лично папаня мой… участвовал то есть. Один из. Ему предложили — он согласился. Орден обещали, то да се. Да он и сам, как я понимаю, не возражал. Он их, понимаешь ли, не любил никогда, поляков этих. Тут, понимаешь ли, семейные корни. Его отец в двадцатом белополяков рубал с Тухачевским на пару. Он их рубал, а они — его. Так Варшаву и не взяли. И вообще, говорит, больно много о себе понимают. В общем, выдали им немецкие вальтеры, хорошие, говорит, пистолеты, надежные, понадежнее наших ТТ. Подробненько так все разъясняет… Тут еще вот что: ТТ, оказывается, башку в щепки разносит, если в упор стрелять, а от вальтера маленькая такая дырка, аккуратненькая такая, красота! А приходилось-то в упор. Потому что в камере места мало. Их в камере стреляли, а потом уж на грузовике свозили в лес, хоронить. А в камере все стенки войлоком обиты — чтоб не так слышно. Хорошо все продумано, да? А знаешь, зачем еще эти вальтеры были нужны? Чтоб на немцев свалить, если что. И свалили.

Он на секунду замолк, переводя дыхание. Катя хотела заговорить, но он остановил ее жестом.

— Погоди… Ну вот… Выдали, значит, вальтеры эти и разнарядку дали, дневную норму. В первый день, говорит, человек четыреста ликвидировали — его словечко. Но потом кто послабее — те