— На печке, — кивнул Сфенос на кучу тряпок, скрученных узлом.

Бёрк торопливо просунула голову в рубашку и метнулась к топке, прикрытой старым покрывалом. Точно, тут нашлись и штаны, и недостающий носок, а на полу ждали растоптанные сапоги из потрескавшейся кожи.

— Я вчера не стала свечку зажигать, — объяснила она, натягивая пропажу на ногу и усаживаясь за стол.

— Ты и с зажженной мимо лавки проходишь, — беззлобно пожурил дочку орк.

— Зато все достирала. — Объявила девушка, вытащив из кармана штанов медную монетку. — Вот, целый медяк! — И гордо сунула её отцу под нос.

Сфен одобрительно кивнул и в поощрение, провел огромной, покрытой огрубевшей кожей ладонью, по волосам девушки. Деньги в их семье зарабатывала только Бёрк, Сфенос работал за еду и поношенные вещи, которые время от времени отдавал ему хозяин харчевни.

— Еще две — и закажем тебе новые сапоги, — набив хлебом рот, пробубнила Бёрк.

— Тебе нужнее, — отпивая темный квас, возразил Сфенос.

Ему было стыдно за свою несостоятельность, и когда речь заходила об обновках для него, он всегда пытался отказаться от них.

— Не начинай, — возразила девушка. — Сто раз уже говорили. Сначала тебе сапоги — они дороже выйдут, а ты весной уже босиком ходил…

— Мне не холодно.

— …А к зиме я себе на сапоги заработаю.

Бёрк старалась говорить твёрдо, хоть уверенности в своих словах не испытывала. Обувь для орка стоила дорого. Размер ноги у Сфеноса был просто огромным по сравнению с ногами гномов. Кожи на такие сапожищи уходило много больше, и цена соответствовала. Они копили уже полгода, не позволяя себе тратить ни одной монеты.

— Сезон заканчивается. Еще недели три — и все разъедутся.

Бёрк зарабатывала, стирая вещи рудокопов. В эту глушь они съезжались на лето, чтобы рыть уголь в здешней шахте. Как только начинались осенние дожди, каменоломни подтапливало, и рабочие разбегались по домам.

— Тогда купим в следующем году.

Её сапоги были куплены года четыре назад. Кожа отличного качества и, наверное, могла носиться еще долго, но за это время девушка выросла, и единственная обувь нещадно жала ноги, а ходить босиком было уже холодно. Бедные пальцы Бёрк не успевали заживать от мозолей.

— Тогда твои ноги превратятся в скрюченные копытца, — хмыкнул Сфен.

— Не превратятся.

— Будешь на следующее лето цокотеть по дорогам, словно козлик Полли.

Бёрк представила эту картину и возразила, наморщив нос, словно злая зеленая кошка.

— Не бывать этому!

— Ме-ме-ме. — продолжал со смехом дразнить её Сфен.

— Ну тебя! — вскочила со стула обиженная Бёрк. Она смахнула со стола рассыпанные крошки и высыпала себе в рот. Шумно выцедив из кружки последние капли кваса, стрелой выскочила на улицу. — Все равно сапоги купим тебе! — услышал Сфенос, перед тем как дверь захлопнулась.

— Не получилось, — грустно вздохнул Сфен — он так надеялся её рассердить.

Орк был туговат на идеи и других способов управлять своенравной девчонкой придумать не мог. Несколько раз это срабатывало, и в порыве злости она поступала так, как хотел Сфенос. Но вот с сапогами, стоившими как хороший поросенок, это не помогало. Дочь впряглась в эту идею, как упрямый мул. А ведь он мог ходить по снегу, просто обмотав ноги кусками войлока…

Бёрк обогнула угол дома и, подхватив большущую ивовую корзину, стоявшую у порога, пошла по дорожке мимо грядок пожелтевшего лука. Поперек заднего двора на веревках, натянутых от огромного старого дуба к сараю, были развешанные разномастные вещи, сушившиеся на свежем воздухе. Тут мотались на ветру короткие штаны рудокопов, сорочки престарелых соседей, не хотевших заниматься стиркой, и постельное белье с постоялого двора.

Летом стирка была почти в удовольствие: полощи в реке, вывешивай на улице. Не то, что зимой, когда от веревок в доме комнаты напоминают лабиринт.

Девушка пощупала крайнюю рубаху с наполовину оторванным рукавом — толстая шерсть была еще влажной.

— Сыровата… К обеду сниму.

Бёрк легко проскользнула под тряпичными парусами, пошла к дороге.

Их маленький хутор, словно бурей раскиданный по пологому берегу речки, являлся местом весьма живописным. Земля тут неровная, словно изрыта огромными кротами, и у каждого домика не просто двор, а как бы земляная лунка, в которой прятался дом. Для уединения не нужно было ставить забор или палисадник, ведь, чтобы увидеть соседа, требовалось зайти в его личный закуток. С берега можно рассмотреть только ярко-красные черепичные крыши, похожие на мухоморы, торчащие между деревьев. Домиков было немного — не больше двадцати. На окраинах они стояли далеко, а ближе к центру хутора сходились плотней, словно заглядывая в окна двухэтажной гостиницы, которая была сердцем этого места.

Хибарка Бёрк и Сфена находилась недалеко от реки. Домишко был так себе: низкий, чуть скособоченный, с обитыми потемневшей дранкой стенами и скрипучим порожком и имел всего два окна. За ним небольшой огородик, засаженный овощами и кукурузой. Большим плюсом этого места была дорога, проложенная к водяной мельнице мимо их двора — по ней часто ездили, и накатанная полоса всегда оставалась чистой: зимой её очищали от снега, а летом Бёрк не надо было идти по мокрой от росы траве.

Легонько пнув зазевавшуюся курицу, девушка ступила на укатанную глинистую колею. Корзину для белья, которую всегда брала с собой, она перевернула и для удобства надела на голову на подобии огромной шляпы. Ивовые прутья сплели неплотно, и Берк отлично видела дорогу через щели. Несмотря на солнце, утро было прохладным — осень стояла совсем недалеко и уже позолотила листья на деревьях.

Ближний к ним дом давно оставался заброшенным, и двор его густо зарос лопухами и боярышником. Сейчас в них рылись две худые длинноухие свиньи, внешне больше напоминавшие бездомных собак. С дороги за ними наблюдал хозяин — господин Адуляр Гурт, ушедший на покой городской учитель, приехавший на хутор доживать свой век. На поросшей седым пухом голове у сухощавого коротышки был неизменный колпак с золотой кисточкой, который он носил круглый год, а на ногах смешные ботинки с загнутыми к верху длинными носами. Старик был их ближайшим соседом, и каждое утро Бёрк обязательно с ним сталкивалась. Хитрый гном всегда делал вид, что это случайность.

— Доброе утро, господин Гурт! — громко крикнула орчанка и помахала ему рукой.

Старик был глуховат, и неизвестно что было тому виной: жизнь, такая же продолжительная, как песчаная отмель, или густая растительность, торчавшая из его ушей. Гном прищурился и посмотрел в её сторону, словно только что увидел, и, покряхтев, переступил с ноги на ногу. Его руки были скрещены и лежали на высоком кряжистом посохе, доходившим гному до подбородка.