— Чему вы улыбаетесь? — поинтересовался граф.

И Тина сказала ему правду:

— Я улыбалась тому, что представила нас обоих играющими какую-то пьесу, а я — поскольку мне просто очень нравится сегодняшний вечер — играю в ней главную роль.

— Совершенно с вами согласен и добавлю больше: играете блестяще. Смею также признаться, что крайне польщен тем, что могу играть с вами, вернее, только вам подыгрывать. — Голос графа с каждой фразой начинал звучать все интимней — или это девушке просто казалось из-за его блестевших глаз и близко склоненного к ней лица. Она решила, что игре все-таки пора положить конец, и призналась:

— Я приехала из Виденштайна. Брови графа медленно поползли вверх.

— Вы в этом уверены?

— Разумеется, уверена. Мне ли не знать своей родины!

— Приятно удивлен, ибо всегда полагал, что жители Виденштайна очень похожи на французов. Наши же женщины обычно темноволосы, и кожа у них смуглая… Словом, несмотря на всю их подвижность и изобретательность, вас они никак не напоминают.

— В Виденштайне меня тоже никто не напоминает, — улыбнулась Тина.

— Охотно верю. Б противном случае все известные мне мужчины устроили бы в Виденштайн настоящее паломничество, и ваша родина стала бы полна алчущих донжуанов.

Девушка звонко рассмеялась.

— Идея недурна!

— По боюсь, что вы все же создание уникальное, и вряд ли тысячи виденштайнских дам хотя бы отдаленно похожи на вас. — Голос графа упал до шепота. — И вряд ли тысячи виденштайнских мужчин не говорили вам подобного уже много-много раз!

Подобный комплимент потряс Тину, и на мгновение она даже забыла, кого представляет в настоящее время. Девушка подняла на собеседника глаза, потом опустила их и, запинаясь, пробормотала:

— Я не.. думаю… что вам… позволительно говорить со мной… в таком тоне…

— А почему нет, когда это чистая правда? — Тина промолчала. и граф продолжил: — Но понимаете ли вы, что такой своей фразой вы даете мне понять, что ваш парижский друг будет мной недоволен и даже, возможно, вызовет меня на дуэль?

— О нет! — едва не вскрикнула Тина. — Нет-нет, этого он не сделает!

— Тогда я не понимаю, почему же он ушел, оставив вас одну. Ведь должен же он понимать, что мужчине, оставившему без надзора сокровище, грозит похищение этого сокровища — и в самом скором времени!

Тине стало смешно.

— Не думаю, чтобы Кендрик был очень обеспокоен этим, хотя мне и приятно считать себя сокровищем.

— Я мог бы описать вас в куда более сильных выражениях, но, к сожалению, бальная ложа — не лучшее для этого место…

Но в это время за перегородкой раздался шум и послышались голоса, и девушка увидела брата, вернувшегося с той девицей, с которой он отправился танцевать. К их компании присоединилось еще несколько новых, незнакомых Тине молодых, людей.

Все снова принялись за шампанское, а Кендрик, увидев ее в соседней ложе, решительно туда направился.

— С тобой все в порядке. Тина?

— Конечно, — обрадовалась она. — Так я возвращаюсь?

До Кендрика словно только что дошел тот факт, что сестра сидит теперь совсем не там, где он ее оставил, — и он вознамерился было высказаться, но в разговор немедленно вмешался граф:

— Могу я представиться? Жан де Грамон. Это я пригласил мадемуазель к себе в ложу, ибо она сидела в полном одиночестве.

Щеки Кендрика залила краска стыда.

— Я думал, с тобой кто-нибудь остался, — пробормотал он.

— Остался, но ему стало дурно, и он вышел на свежий воздух.

— Прошу прощения, но я посчитал, что смогу позаботиться о мадемуазель в ваше отсутствие. — снова вступил в беседу брата и сестры граф.

— Это было очень мило с вашей стороны, — поблагодарил его Кендрик. — Я — де Вийерни.

— Вы хотите сказать — виконт Вийерни? — воскликнул граф. — Я слышал, ваш отец не так давно умер?

— Вы знали его? — насторожился Кендрик, и Тина услышала в голосе брата тревогу.

— Мой отец чрезвычайно интересовался раковинами и потому так много говорил о коллекции вашего покойного батюшки, что у меня сложилось впечатление, будто я знаю ее с детства. Хотя на самом деле я никогда не был в Виденштайне.

— В таком случае я надеюсь, что покажу ее вам наяву при первой же возможности. — Кендрик уже взял себя в руки, и Тина порадовалась такому самообладанию брата.

— Благодарю. Возможно, в один прекрасный день я и смогу воспользоваться вашим искренним приглашением.

Наступила неловкая пауза, а затем Кендрик все-таки заставил себя сказать то, что, как ему казалось, он сказать был должен:

— Не хочешь ли потанцевать со мной. Тина?

— Спасибо, но я предпочла бы смотреть на танцы отсюда. Мне кажется, внизу все-таки слишком шумно.

— Увы, — вынужден был признаться Кендрик. Он намеревался сказать что-то еще, но в это время девица, с которой он танцевал до этого, подошла ближе и обняла его за талию.

— Ты совсем забыл меня, противный, — надула она губки. — Это совсем нехорошо с твоей стороны! Принеси мне лучше бокал шампанского, и мы посмотрим шоу, которое уже начинается, а уж потом поедем куда-нибудь еще.

— К сожалению, это невозможно, — твердо ответил Кендрик. — Я не один.

— Тогда прихватим и ее, — согласилась девица. — Хотя, трое — это, конечно, несколько многовато…

Кендрик совсем смутился, и тут ему на помощь снова пришел граф:

— Может быть, поскольку я в одиночестве и совершенно свободен, вы позволите составить вам компанию?

И не успел Кендрик ничего ответить, как девица, уже откровенно висевшая у него на шее, радостно воскликнула:

— Прекрасно! Так мы повеселимся еще лучше! Только я хочу потанцевать где-нибудь в другом месте, где не так многолюдно — и непременно с тобой, милашка! — И с этими словами она чмокнула Кендрика в щеку, обняв его еще крепче.

Тина почувствовала, что не может оторвать от подобного невиданного зрелища глаз, но все же, чтобы еще больше не смущать брата, заставила себя отвернуться.

Но тут взгляд ее упал на графа, в свою очередь, взиравшего на нее с удивлением, и чтобы окончательно не запутаться, девушка сочла за лучшее смотреть только вниз, на танцующий вовсю зал.

— Шоу уже вот-вот начнется, — прошептала она, чувствуя, несмотря на неловкость положения и некоторый стыд за свое поведение, бьющую через край молодую радость.

Правда, она предпочла бы не думать о том, что ее мать, узнай она правду о своей дочери, постиг бы сердечный удар.

«Должно быть, уже слишком поздно или, наоборот, слишком рано», — смутно подумала Тина.