Памяти Павла Судоплатова, волкодава Великой Эпохи, а равно –всем, безымянным при жизни, посвящается

Опасность – дело, во всяком случае, не мгновенное, каккажется многим, ее нельзя сразу проглотить, а придется принимать понемногу,разбавленную временем, подобно испорченной лекарственной микстуре.

К. фон КЛАУЗЕВИЦ. «О ВОЙНЕ»

Вообще мы живем в век, когда нельзя ничему удивляться икогда нужно быть готовым ко всему, исключая добра.

Великий князь КОНСТАНТИН.

(Из письма брату Николаю от 7 мая 1826 г.)

…Вообще-то со всеми это происходит примерно одинаково. Еслиподумать, незатейливо. Человек без особых достижений и провалов тянет своюофицерскую лямку… стоп, стоп, офицером быть вовсе не обязательно, достаточно прапорщиком.Главное, состоять в рядах, уж это непременно, в рядах, потому что из штатских вспецназ ФСБ не попадают. Итак, достаточно.лужить в рядах. Остальное произойдетнезависимо от служивого, который и понятия не имеет, что к нему давненько ужеприсматриваются, то мысленно похлопав в ладоши, то мысленно поморщившись (и то,и другое – без особых эмоций, мимолетно); что твою ничего не подозревающуюперсону, твою неповторимую якобы личность давненько уже изучают вдумчиво исерьезно посредством придуманных не вчера засекреченных методик.

Правда, это ни о чем еще не говорит. Совершенно ни о чем.Продолжения может и не оказаться… Иногда решают в конце концов, что – нет, неподходит сей индивидуум. И все кончается не начавшись. Причем объект разработкитак и не узнает, что когда-то являлся таковым. Ибо, как пели давно томусимпатичные германские привидения, важнее всего результат. «Важнее всегорезультат, чики-чики, чики-чик…» А в данном случае результат был – ноль. Илинуль, кому как больше нравится. К чему при этом раскладе зря напрягатьчеловека? Ведь как строевой офицер он неплох и на своем месте, к чему ж емузнать, что кое для чего он оказался неподходящим? То-то и оно.

А если решено, то судьба нагрянет в гости в обликенеприметного, несуетливого, выражаясь старым армейским термином, покупателя. Ион сделает предложение. От которого, кстати, можно и отказаться. Бога ради,никто не неволит, дело житейское. Но если человек соглашается…

Т о попадает в другой мир. Где его научат многому,способному ужаснуть прекраснодушных пацифистов, мечтающих, чтобы никто никогоне обижал, и волк возлег рядом с ягненком. Вот только серый, паскуда, ни за чтоне желает мирно возлегать, а пацифистов, вот загвоздочка, кто-то постояннодолжен охранять от кучи паскудных сложностей, коими полна жизнь на грешнойземле…

Короче, научат. На совесть. И сажать дельтаплан на крышуатомной станции, и эффективно превращать живого человека в труп, и ставитьмины, и извлекать мины. И много чему еще. Впрочем, до финиша доходят не все,кто-то отсеется, и вовсе не потому, что труслив или нерасторопен. В спецназесвои нюансы. Тут нужен не Рэмбо, не супермен, героически скрипящий бицепсом подградом пуль и тупо идущий на рожон. Это-то как раз и не приветствуется – перетьна рожон, не уметь бояться. Вот именно, бояться тоже нужно уметь, а ежели неумеешь – на все четыре стороны…

И если человек все же достиг финиша, он переходит в другоекачество, в иную плоскость жизни. Теперь если говорят о спецназе – говорят и онем. Слово красивое, понятие загадочное, заманчивое, романтическое. Длянепосвященных.

Посвященным-то прекрасно известно, что на самом деле все дообидного грубо и просто. Жизнь вообще простая и грубая штука. И когда звучиткоманда: «спецназ, пошел!», на деле это означает лишь, что у человека в погонахесть одна-единственная веселенькая привилегия: первым обрушиться в пекло. Давдобавок желательно, чтобы он из этого пекла вернулся, мало того, приказ обычнопредписывает приволочь с собой связанного черта, а лучше двух.

Всего делов…

…Высокий парень в белой ветровке куда-то запропастился, новзамен за ним топали целых двое, один белесый, с очень светлыми ресницами,такой же молодой, как и предыдущий хвост, второй – гораздо старше и одет консервативнее,ничего спортивного в облике. Между прочим, и держится гораздо профессиональнее– белесый несколько суетлив, а вот его старший напарник, есть такое подозрение,проходил школу еще в ранешние времена, старые, советские. Местный кадр, сука. Сраспадом Союза в нем неведомо откуда пробудилось национальное самосознание ижуткая нелюбовь к бывшим оккупантам – наслышаны-с…

Но ничего тут не поделаешь, пусть топают по пятам. Ему былонечего скрывать от гостеприимных хозяев, законов здешних он не нарушал и даженамерений таких не питал, а потому, как и подобает честному иностранцу, чьясовесть ничем не отягощена, Костя преспокойно шел себе дальше, не особенно иторопясь и уж тем более не подавая вида, что заметил прилипал.

Миновал здание Верховного суда, построенное лет сто назаднемецкими баронами для совершенно других целей. То самое здание, где неделюназад впаяли тюремный срок немощному старику, чья вина заключалась лишь в том,что в сорок четвертом он шлепнул парочку местных полицаев, эсэсовских бобиков.Времена, увы, переменились совершенно шизофренически, а потому полицаиобернулись борцами за независимость державы (причем непонятно было, как это,собственно, увязывается с решениями Нюрнбергского процесса, объявившего ССпреступной организацией).

Мечтать не вредно и не запрещено, а потому он мимоходомокинул здание профессиональным взглядом и без особого труда представил, что отнего останется, если разместить в этом вот тихом широком переулочке батарею«Акаций» и поставить перед ними боевую задачу в виде нескольких залпов прямойнаводкой…

Ага, вот она, табличка. Как ему объяснили, улица на здешнеймове именовалась Хыйкалу. Интересно было бы приписать вместо «ы» другуюгласную, более подходившую к его настроению, да и ко всей этой «державе», водночасье сляпанной на живую нитку потомками немецких пастухов и золотарей(других-то должностей немцы в старину этому племени не особенно и доверяли).Увы, меж нашими желаниями и возможностями – громадная пропасть…

Небольшая вывеска гласила, что здесь размещается «юбелирусварстатус» – вообще-то здешнее наречие не столь заумно, как кажется, ибонаполовину построено на заимствованиях из немецко-польско-русского. Ничегостранного, у них до прошлого века и письменности-то своей не имелось. Однимсловом, Шарикас изъясняется вполне понятно: «Тяфс! Тяфс!»

Он вошел. Над головой мелодично звякнул колокольчик. Пожилойвладелец невеликого заведения сразу его узнал, по глазам видно, но все равнопотребовал квитанцию и вдумчиво ее изучил – хорошо еще, не стал притворяться,будто русского не понимает совершенно. Положив квитанцию перед собой настеклянный прилавок, воздел глаза к потолку и озабоченно пошевелил губами –держал марку, жулик старый, изображал из себя хозяина солидной мастерской, гдесерьезных заказов скопилось столько, что не мудрено и забыть недавнегопосетителя.