— Переписывай, раз тебе она пригодится. Пиши. А. я продолжу тоже.

Ковпак писал медленно, большими буквами, часто вскидывал голову, вспоминая прожитую жизнь.

Потом он отложил ручку и положил передо мною написанное. Прошелся по избе и, взяв со скамейки старую газету, начал читать. Я взял продолжение:

«В ноябре 1921 года запорожским губернским военным комиссаром отозван и назначен геническим уездным военным комиссаром, где и проработал до 24 мая 1923 года.

После расформирования уездов был переведен в Кривой Рог на должность помощника окружного военного комиссара, а 19 октября 1924 года был переведен в город Павлоград на должность павлоградского окружного военного комиссара. По расформировании Павлоградского окружного военного комиссариата 23 июня 1926 года районным военным комиссариатом я был демобилизован и направлен в распоряжение Павлоградского райкома партии. Райком партии направил меня на административно-хозяйственную работу, и я был назначен директором военно-кооперативного хозяйства Днепропетровского ЗВК и работал до апреля 1934 года. В апреле был переведен ВКУ Украинского военного округа в город Путивль и назначен директором военно-кооперативного хозяйства. После ликвидации хозяйства в 1935 году был назначен начальником Путивльского районного дорожного отдела и работал до 1 января 1940 года.

2 января 1940 года на сессии Путивльского городского Совета избран председателем городского исполнительного комитета, где и работал до 10 сентября 1941 года, то есть до оккупации немцами города Путивля, а 10 сентября с группой в 13 человек вышел в Спадщанский лес в 7 километрах от города Путивля для организации партизанского отряда».

— Почему ты на меня так глядишь? — спросил он неожиданно.

— Удивляюсь вашей памяти. Как это вы помните все даты, даже числа, не говоря уж о месяцах.

Сидор Артемьевич явно был польщен. Он затеребил свою бороду и засмеялся добрым смехом.

— Такая жизнь была… есть что вспомнить. А числа и месяцы я легко запоминаю. Вот помню все бои, которые вело наше соединение и по числам, и даже по названию дней. Все они имеют большое значение…

Он недоговорил, замолчал. Затем подытожил:

— Запомнишь, если к жизни серьезно относишься…

Сидор Артемьевич взял написанное им.

— Допишу в другой раз. На марше где-нибудь, на дневке в теплой хате.

Вот и вся довоенная биография Деда — обычная биография партийного работника. Крестьянский сын, солдат империалистической войны, солдатский депутат накануне революции и воин гражданской войны. В мирные дни Ковпак занимался мирными делами. Мостил дороги, сажал в Путивле парк, мечтал о том, чтобы сады приравнивались у нас к хлебным полям, чтобы план садоводства шел наравне с хлебным планом. Хотел вишнями, сливами, грушами и яблонями засадить все пустыри.

— Наши шляхи, — мечтательно говорил в свое время Ковпак Базиме, — обсадить бы яблонями или грушами, и по весне ехали бы белым коридором. Я бы делал так, — продолжал он. — Утверждая человека на пост секретаря райкома партии или председателя райисполкома, спрашивал бы: а в садах разумеешь? Любишь ли природу? Мечту имеешь в цвету землю видеть? Если нет такой мечты — к деревне не подходи…

Но грянула война, и Ковпак вместе со своими товарищами-коммунистами взял винтовку и пошел защищать землю, которую так хотел украсить.

…Ковпак начал читать старую газету. Я пошел в штаб. Присматриваясь к людям, к работе Базимы и Войцеховича, я понимал: расспрашивать ни о чем не надо. И так все было ясно: соединение готовилось к выходу в рейд.

Вернувшись к Ковпаку, я спросил его:

— Когда думаете выходить в рейд?

Когда дорога крепкой станет, — сказал он и хитро прищурился. — Мороз будет, дорога скатертью станет.

Он посмотрел на меня внимательно, точно старался прочесть в моей душе все до конца.

— Не журись. Тысячу верст пройдем, а там самолет будет, и улетишь в Москву, — сказал он.

— Не об этом думаю — ответил я. — Как бы самолетом отправить корреспонденции и фотопленку в «Правду».

— Самолетов больше не будет. Хотя… — он задумался. — Да, есть у нас самолет, он на озере ремонтируется. Сегодня ночью улетит в Москву.

Ковпак подошел к зеркалу, посмотрел на свою бороду. Лицо его выразило неудовольствие.

— Побриться надо, — сказал он. — Политуха, — позвал он своего ездового, — позови парикмахера.

Я собрался уходить. Надо было определить свое место. Где быть? В каком батальоне? И Ковпак, глядя на меня, догадался о том, что меня волновало.

— Если хочешь все видеть, — сказал он, — прикрепись к Бороде, Вершигоре. В бой не лезь — у нас есть кому стрелять, гляди больше.

— Да, пожалуй, так и надо сделать, — ответил я и собрался уйти.

— Погоди, погоди, кажется, летят за твоими бумагами, — сказал он и быстро подошел к окну.

Нарастал гул моторов. Он перерос в рев, на улице началась стрельба. Я выбежал из избы. Со стороны озера в пике заходили три бомбардировщика. Бомбы оторвались от фюзеляжа и, сверкая на солнце, падали на деревню. Раздались взрывы, над домами поднялись черные столбы дыма. Соломенную крышу на хате Ковпака сорвало. Я вбежал в дом и увидел Ковпака, стоявшего посредине комнаты. Оконная рама, вырванная силой взрыва, была, как хомут, надета на нем. Шея поранена стеклом, за ворот фуфайки текла кровь. Я снял раму и вынул из кармана пакет с бинтом.

— Вот, гитлеровцы Ковпака в вола превратили, ярмо на шею надели, — сказал он, смеясь. Посмотрел на мой санитарный пакет и строго добавил: —Убери, у меня свой есть. Если ранят, тебе пригодится.

Он достал бинт, я перевязал ему рану на шее.

— Вот как они твои письма забирают, — со смешком кивнул он на выбитые окна.

На улице вновь поднялась стрельба. Хаты задрожали от новых взрывов.

— Пойдем на улицу, — сказал он. — Хата завалится., задавить может.

Припугнутые трассирующими очередями партизанских пулеметов, немецкие самолеты отошли к озеру. Один из них кружился, набирая высоту. Другой на пике задымил и со снижением полетел на север. Над озером поднялся столб дыма и загрохотал взрыв.

— О! — воскликнул Ковпак. — Это же он, гад, в наш самолет попал. — Поникнув головой, он пошел к штабному дому.

В штабе все были в сборе. Среди партизан стоял авиаинженер, ремонтировавший самолет. На дощатой кровати сидели летчики. Ковпак посмотрел на них и, вынув кисет, сказал:

— Гады. Одним словом, гады.

Оказалось, что во время налета фашистские бомбардировщики сожгли на льду озера отремонтированный самолет и два сарая, из которых били по ним бронебойщики.

— Придется вам теперь с нами по земле идти, и не к Москве, а от нее, — сказал Ковпак.

Летчики встали. Один из них подошел к Ковпаку.

— Куда нас определите? В какое подразделение? — спросил он.

— Григорий Яковлевич скажет, — ответил Ковпак, указав на Базиму. — Готовьтесь