— Слушай, а ты же умеешь вязать?

Сестра сразу понимает, к чему я клоню — выскальзывает из моих объятий, быстрым шагом идёт к дивану и вытаскивает из-под него две обувные коробки, покрытые тонким слоем пыли. В комнате тут же появляется запах шерсти и бумаги.

— Идём, — говорит мне сестра, и я сажусь рядом с ней на диван, хватая протянутый ею крючок.

Весь остаток вечера мы проводим с ней вместе, смеясь и путаясь в пряже. Сестра рассказывает мне о работе, о новых заказах, о том, что ей вот-вот повысят зарплату — и я слушаю её, радуюсь и не могу нарадоваться.

А перед сном я лежу, глядя в потолок, и вспоминаю, как сегодняшним вечером мы с Ангелом шли по вечернему городу и пели, срывая голос и улыбаясь встречному ветру, глотающему наши крики. Время, притаившееся за окном, невесомо касается своими лапками стёкол нашего окна — и я улыбаюсь ему. Я выросла. Я не боюсь чудищ, я знаю, что их и не стоит бояться.

Это им стоит бояться меня — и словно в подтверждение моих мыслей в банке начинает ярче светить солнце. Сестра моя улыбается во сне — и я вспоминаю её истории о том, как она однажды поймала своё солнце, а потом сама же его отпустила, не желая лишать его свободы.

Каждую нашу встречу с Ангелом я приравниваю к учебному пособию о том, как нужно жить. И, что самое интересное, я действительно учусь — ведь иначе я бы не чувствовала этот сладкий привкус жизни, так похожий на вкус фруктового мороженого.

7

— Эй, — у школьных ворот меня окликает знакомый голос, и я оборачиваюсь, не веря своим ушам.

Передо мной стоит Балерина

— Опять ты без формы, — выдаёт мне она, всплеснув руками.

— И тебе привет, — улыбаюсь я в свою очередь, — твоя маманя мне все мозги сегодня отымела.

— И правильно сделала. Ты же не учишься ни хрена.

Я закатываю глаза — яблоко от яблони, блин.

— Ладно, не об этом сейчас, — говорит, нарушая повисшую в воздухе тишину, Балерина, — я тебя не для ругани ждала.

Я удивляюсь — меня? Ждала?

— Да-да, — будто прочитав мои мысли, кивает Балерина, — тебя ждала. Тут такое дело, — и, сказав это, она нарочно громко произносит имя Ангела, так, что меня будто током бьёт, — он предложил встретиться втроём, повеселиться. Домашний ты не берёшь, сотки у тебя нет — вот я и притащилась сюда как дура. Так что не вздумай отказываться.

Я сглатываю. О каком отказе вообще может идти речь?

— Ну, пошли, — в итоге говорит Балерина, и, разворачиваясь, бурчит себе что-то под нос.

А я иду, не веря происходящему, потому что происходящее упорно не хочет, чтобы в него верили. Красивая и успешная Балерина, дочь моего учителя по математике и обладательница огромного денежного наследства — и вдруг зовёт меня к себе не по делу, а просто так, повеселиться. Зная её, делаю вывод, что ещё пару недель назад она бы этого не сделала, даже если бы Ангел умолял на коленях. А значит, лёд тронулся. И это заставляет меня улыбнуться, забыв про все гадости, которыми буквально напичкан был этот день.

* * *

Кое о чём я забыла упомянуть — о моём отношении к дому Балерины. Каждый раз приходя к Балерине в гости, я немею от восхищения. У Балерины дома, как ни странно, красиво. Настоящая роскошь, но без всяких излишеств: обои с незамысловатым узором в прихожей, большие шкафы, полные, я уверена, очень элегантной и красивой одежды.

Мать Балерины — учитель математики, но она не из тех, кто работает из большой нужды, а скорее из тех, кому от нечего делать хочется попить кровь детям. Отец у Балерины какой-то важный бизнесмен, ну прямо очень — и хоть он мотается из командировки в командировку, он их с мамой, очень и очень, по словам Балерины, любит. И квартиру он выбирал сам. Вкус у него, надо сказать, есть.

И пусть главная красота этой самой квартиры в самой Балерине, я всё же люблю атмосферу этого дома.

Комната Балерины сводит меня с ума — там стены на ощупь шершавые, цвета неба, изрисованные чайками. Моими чайками. А одна стена — тёмно-синяя, с рыбами и осьминогами, тоже моими, конечно. У этой самой стены стоит огромный жёлтый скафандр, в котором, то и дело ударяясь о стекло, летают бабочки. Если конечно можно назвать полётом то, что они делают, каждый раз надеясь разбиться.

На полу у Балерины мягкий белый ковёр, потолок весь в звёздах, сделанных мною же из обычных новогодних фонариков. А ещё у Балерины большая двуспальная кровать с балдахином окружённая кучей разноцветных свечей.

На самом деле, когда я пришла к Балерине впервые, у неё было скучно — самая обыкновенная комната, как у всех, похожая больше на коробку из-под обуви (в таких ещё хоронят домашних животных). Пыльная, полупустая, но тем не менее в идеальном порядке. И в тот самый день, когда я пришла в эту её гроб-комнату, я поняла, что у такой, как она, просто не может быть такой комнаты — это непростительно, возмутительно, непозволительно и прочее «льно». Единственным интересным элементом интерьера в этой комнате был скафандр, тогда уже полный бабочек — фиг знает, померли ли они с тех и пор и заменила ли их Балерина на других, или это всё те же летают в скафандре сейчас. Скафандр остался у Балерины с лучших времён, по её словам — с тех самых, как она жила в том районе города, где в домах плещется море и океаны. Дом был высотным — одной маской она бы, конечно, не обошлась. Теперь же скафандр служил своеобразной тюрьмой для гусениц, которых Балерина кормила, растила и превращала в бабочек, не выпуская их из скафандра ни на миг. Такое вот хобби, что скажешь. В скафандре даже были специальные лампы какие-то и места для коконов — периодически Балерина открывала скафандр чтобы показать мне, что там творится в «обиталище её творений».

Как бы то ни было с бабочками, комната после моего первого прихода в гости к Балерине очень сильно изменилась. Её мать тогда назначила мне дополнительные занятия, на которые я в обязательном порядке должна была ходить — а я в силу отсутствия денег на такую роскошь возьми да и предложи вместо оплаты сделать Балерине ремонт. Балерина то ли от скуки, то ли поняв,