же выдаёт официант, вытирая слёзы, — не думал я, что ты так падок на доброту! Я разочарован в тебе, брат! Знал бы я, что ты такая скотина, не искал бы я тебя тысячу дней и ночей!

— Ах вот как? Тогда я вызываю тебя на дуэль! — и схватив со стола солонку, Ангел, словно пистолет, направляет её на официанта:

— Прощай, мой брат! Бэнг-бэнг!

Соль попадает официанту прямо на рубашку — и он, ахнув и схватившись за сердце, падает на рядом стоящий стул.

И пока Ангел напевает мелодию одного из фильмов Тарантино, официант поворачивается ко мне.

— В конце концов, смерть — это не повод пачкать брюки о грязный пол, — говорит он мне, кокетливо подмигнув. Ангел снова осыпает его солью — и их полные ненависти взгляды встречаются.

С секунду они молчат, вылупившись друг на друга. А потом официант хватается за живот, корчась от смеха, а Ангел лицом утыкается в стену здания, смеясь несдержанно и очень громко.

— В этот раз мы явно переиграли, — бубнит он, лицом прижимаясь к стене, — братан, ну это уже перебор, серьёзно…

— Да кто бы говорил, — отсмеявшись, выдаёт официант.

— Ну, — спрашивает, поднимая голову, Ангел, — удивил я тебя, мадам?

И тут уже, когда до меня наконец всё доходит, смеяться начинаю я. В голос, не сдерживаясь и не стесняясь.

— Ну согласись же, ты даже поверила сначала, — улыбаясь, говорит официант. А я просто киваю, не в силах прекратить смеяться.

Официант, поднимаясь на ноги, отряхивается — а потом кланяется мне, и Ангел кланяется следом. Я громко хлопаю им, пытаясь усмирить свой смех, переходящий чуть ли не в истерический.

— Ну, так что будет заказывать очаровательная юная леди? — улыбаясь, спрашивает у меня официант.

— Она будет что-нибудь, что достойно её прекрасного смеха, — за меня отвечает Ангел, и я успею лишь сказать возмущённое «нет» прежде, чем официант удаляется, напевая под нос всю ту же мелодию из фильма Тарантино.

— И этот талант провалил вступительные в актёрку, — говорит Ангел, а я тем временем краснею, пережёвывая его слова. Может, пережёвывание их могло бы составить мне приличный такой обед.

— Это твой друг? — в конце концов спрашиваю я.

— Лучший, — кивает Ангел, — пусть он и крашеный, как девчонка, он всё равно мой кореш.

И, чуть помедлив, Ангел добавляет:

— Теперь твоя очередь удивлять меня, как считаешь?

Я киваю. Конечно, равноценный обмен, кодекс чести, всё такое… в голове вдруг ни к селу ни к городу возникает завуч, читающий мне свои «стишочки». В кошмарах теперь её буду видеть, блин…

Отгоняя от себя дурные мысли, я вытаскиваю из ранца гелевую чёрную ручку и начинаю стучать ею по столу.

— Удивлён, — саркастично хмыкает Ангел, — отпадное барабанное соло!

— Да тихо ты, — бросаю ему я, — дай подумать…

Официант приносит заказ и ставит перед нами тарелки. Передо мной оказывается тарелка с вафлями, политыми шоколадом, а перед Ангелом — стакан воды.

— Худей, — только и говорит Ангелу официант, а затем показывает ему язык.

Мне вдруг становится до жути неловко. Хочется накинуться на еду, но я, конечно, этого не делаю. Вместо того чтобы начать есть я беру одну из принесённых нам салфеток и начинаю рисовать.

— Нарисуешь что-нибудь неприличное — обижусь, — тут же произносит Ангел.

— Ох, — сокрушённо вздыхаю я, прерывая начатую линию, — не мог раньше сказать?

Он смеётся, а я, бранясь, комкаю салфетку и беру новую. Ну и ладно, блин, нарисую что-нибудь другое.

Пока я старательно вывожу линии, закрывая их ладонями от Ангела, он разрезает вафли на маленькие квадратики — и, подцепив один вилкой, протягивает в мою сторону:

— Ешь.

Я не знаю, как себя вести — поэтому я просто морщусь, опуская глаза. Видимо, морщусь я очень красноречиво — Ангел смеётся, хлопая себя по лбу:

— Сорян, конечно, но я предлагаю тебе самые вкусные вафли в городе, а у тебя лицо такое, будто это козьи яйца.

Я выдыхаю, пытаясь сдержать смех — не выходит, конечно. В итоге мы сидим вдвоём и смеёмся, как два идиота.

— Юморист из тебя хреновый, — честно говорю ему я.

— У тебя значит нет чувства юмора, — отвечает он мне, снова протягивая мне вилку с кусочком вафли. Я сдаюсь — беру вилку в руки и ем, поражаясь, насколько вкусным оказывается может быть самое обыкновенное тесто, политое шоколадом.

— Можно? — и, не дождавшись ответа, Ангел берёт в руки салфетку с наброском. Реакция у него ожидаемая, конечно — он делает круглые глаза, выдаёт протяжное «о-о-о», и потом восхищённо таращится на меня.

— Как ты это сделала? — только и спрашивает он, и, будто делая акцент на своих словах, поворачивает ко мне салфетку. На ней нарисован он сам, собственной персоной — такой же улыбчивый, веснушчатый и волшебный.

— Ручками, — только и говорю я, — гелевой и своей родной.

— Удивила, — только и говорит он, ошарашено и восхищённо, — я говорил, что обижусь за неприличное?

— Так тут же нет неприличного, — недоумённо отвечаю я.

— Есть. Неприлично так хорошо рисовать!

Я выдаю раздражённое «уф», хотя про себя, конечно, ликую. А кто не любит комплименты, скажите мне? На языке тает горячий шоколад, и я, одолеваемая блаженством, не замечаю, как на пальцы левой руки с вилки капает немного шоколада. А вот Ангел, в отличие от меня, замечает — и в следующие секунды происходит нечто совершенно немыслимое.

Ангел хватает меня за руку и, на мгновение замерев, языком проходится по тому месту, на которое капнул шоколад — и этого незамысловатого движения хватает, чтобы вогнать меня в краску и заставить одёрнуть руку, как от огня.

— Чё за? — выдаю я, и тут же прижимаю ладонь ко рту. Ну вот, докатились. Скоро вообще буду объясняться жестами и мычанием как шпана, сидящая вечерами у гаражей.

— Один человек помог другому убрать пятно, — просто и легко отвечает Ангел, — что такого, солнце?

Меня будто током бьёт — надо же, какие мы щедрые на красивые слова.

— И кто ещё из нас должен обижаться на неприличности, — хмыкаю в итоге.

Ангел заливается смехом. А я ловлю себя на мысли, что бессмысленно было одёргивать руку — это пламя, как от него ни бегай, съест меня и заискрится ещё ярче.

6

Я разуваюсь, с непониманием оглядывая непонятно чем наполненные пакеты, стоящие у двери. Мусор обычно Балерина выносит в ведре, так что я удивляюсь. Тем временем холст в моих руках ждёт не дождётся момента, когда я начну её писать, а карманы моей ветровки — момента, когда они будут наполнены деньгами.

— Подождёшь меня? — спрашивает Балерина