Нет, Аркадий Степанович не стал шастать по молоденьким девкам, он начал наведываться в ювелирные магазины и ломбарды, пытаясь обогатить свой тайничок с алмазами, поскольку рубль в связи с германской войной стал быстро дешеветь, а денежные капиталы таять.

В марте девятьсот шестнадцатого года он проник в магазин «Бушерон» рядом с магазинчиком Карла Фаберже на Кузнецком мосту и увел из несгораемого шкафа золотые и платиновые украшения с рубинами и изумрудами и коллекцию шикарных золотых браслетов. А в ноябре того же года «подломил» ломбард на Большой Дмитровке, проникнув в кассу через помещение канцелярии на первом этаже. И тайничок с мешочком бриллиантов, коллекцией золотых браслетов и золотыми и платиновыми украшениями с дорогими камушками пополнился золотыми часами, портсигарами, кольцами и сережками. Теперь можно было и «почивать на лаврах», страховка у Инженера имелась достаточная, чтобы спокойно жить до скончания века, а то и больше.

А Сему Рудого все же взяли. Случилось это в 1915 году.

Аркадий Степанович представлял, сколько месяцев возили Сему Рудого по городам и весям, где он «наследил». Гастролер он был знатный, география его работы была широкой: Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, Саратов, Самара, Казань, Рязань, Тифлис, Баку, Батум… Всех городов и не перечислишь. Полтора года нескончаемых этапов, пересыльных тюрем, допросов, показаний, следственных экспериментов, очных ставок и выездных судов. В конечном итоге его осудили на семь с половиной лет. Каково же было удивление Аркадия Степановича, когда в начале мая семнадцатого года Сема Рудый, живой и здоровый, правда, с черной повязкой, закрывающей один глаз, предстал пред его очами. Он был в наимоднейшем двубортном пиджаке, застегнутом на все пуговицы, в легком соломенном канотье, а в руке держал солидную трость с набалдашником в виде головы льва из слоновой кости.

– А вот и я, – весело произнес Сема Рудый, шаркнув ножкой. – Не ждал меня, Инженер?

– Признаться, не ждал, – немного оторопел Аркадий Степанович. – Это как ты на свободе?

– А вот так – отпустили, – засмеялся «Ястржембский». – Амнистия была в марте. Неужто не слыхал?

– Слыхал. Но никак не думал, что ты с твоими «подвигами» попадешь под амнистию…

Погостил Сема Рудый у Инженера два дня и убыл в свои теплые края. По дороге они снова зашли в павильон «Народная фотография Адольфа Рихтера» и сфотографировались вдвоем на память.

– Карточку пришлешь по почте, – прощаясь, повторил прежние слова Сема. – Адрес старый, я человек постоянный, привычек не меняю.

Когда Аркадий Степанович принес отпечатанные снимки домой, для одной он сделал в мастерской рамочку и повесил рядом с той, где они с Семой Рудым были изображены вместе в девятьсот четвертом году. Вторую же послал по почте на одесский адрес Рудого.

А потом пришли Октябрь и «Вся власть Советам», после чего рубль стал катастрофически падать в цене. Через год все бумажные деньги, нажитые Инженером в результате рискового «шниферского» труда, обратились практически в фантики. И Аркадий Степанович не единожды похвалил себя за предусмотрительность, когда надумал обзавестись камушками: тайничок с рыжьем и сверкальцами[7] не давал Инженеру оставаться голодным и ходить в обносках.

Время от времени Аркадий Степанович выходил на прогулки, чтобы понаблюдать за изменениями, происходящими в городе. Однажды его занесло на Каланчевскую площадь. Вокруг сновали хмурые мужчины и женщины с котомками в руках и за плечами. Казалось, вся Москва снялась с насиженных мест и устремилась куда глаза глядят. На вокзалах – не протолкнуться. Лица у людей сплошь озабоченные, много стариков, старух и детей. Этим-то за что такие передряги? И куда они едут?

Вот мальчишка лет шести. Сидит прямо на полу и плачет.

– Чего ревешь?

– Моя мама потерялась, – всхлипывает мальчишка. – Вы ее не видели?

А ведь пропадет пацан, коли не помочь.

– Пойдем со мной, – протянул ему руку Аркадий Степанович.

А потом мама пацана нашлась. В морге. Зарезали ее и ограбили какие-то жохи[8]. Такая вот получилась оказия. А мальчишка… не в приют же его сдавать. Чай, шибко не объест. Пацан что-то там говорил про двоюродного деда. А что, это мысль…

Жизнь, господа-товарищи, не простая штука. Часто она выкидывает такие кунштюки, что впору задуматься: а какой в этом смысл? И что будет потом? И нужно ли чего-то желать, на что-то надеяться, к чему-то стремиться и, вообще, жить, если горестей и бед в жизни случается больше, нежели радостей? Получается, что жизнь – это бремя. Иногда настолько тяжкое, что нести его просто невмоготу, если бы не удовольствия. Их тоже дарит жизнь. Некоторые радуются власти, деньгам и комфорту, иные предпочитают водочку, картишки и телесные удовольствия, кто-то любит побродить по лесу с корзинкой или посидеть с удочкой на берегу озера или реки, а кого-то хлебом не корми, но дай поучаствовать в каком-нибудь рисковом предприятии, чтобы почувствовать себя человеком и воочию убедиться, что живешь…

Помощник начальника Шестого районного отдела милиции города Москвы субинспектор Зиновий Лаврентьевич Миневич любил вкусно поесть. Такое пристрастие у него появилось после ранения в живот в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году, вызвавшего внутрибрюшное кровотечение, с трудом устраненное хирургической операцией. И очень долго нельзя было ни пить, ни есть, хотя очень хотелось. После выписки, находясь в долгосрочном отпуске, Зиновий Лаврентьевич вознаградил себя за долгие лишения разными кулинарными изысками, а потом ежедневное пристрастие плотно и вкусно поесть вошло в привычку, отказываться от которого, несмотря на тучный вес, он не собирался.

Субинспектор Миневич любил заходить сюда, в малый зал вновь открытого и знаменитого некогда ресторана «Яръ», где, бывало, славно пел цыганский хор Ильи Соколова, наслаждался расстегаями и поросятами под хренком Савва Морозов, пил анисовую водку Федор Шаляпин, закусывая ее белужьей икоркой, и водил в кабинеты дам для «интимного разговору» небезызвестный Григорий Распутин. Лепнина, высоченные потолки с росписью, огромные арочные окна, бархатные занавеси на них… Все это напоминало то старое время, когда не было «товарищей» в замасленных шинелях, семечной шелухи на мостовых и партийного начальства с кличками и апломбом весовых[9] арестантов-уголовников.

В «Яру», уже без твердого знака на конце, имелось все, что угодно душеньке, ну, или почти все. Естественно, по коммерческим ценам. Что Зиновия Лаврентьевича ничуть не пугало: умный человек на любой службе отыщет источник дохода, помимо должностного жалованья. Вследствие этого милицейский субинспектор заказал себе суп ларен из дичи, филе шатобриан с трюфелями, паровую стерлядь, жареных рябчиков и большой бокал неподражаемого бургундского «Монтраше».