Он уже расправился с супом и филе и принялся за стерлядку, как к его столику подошел человек лет двадцати пяти приятной внешности и с ухоженными тонкими усиками:

– У вас свободно? Разрешите присесть?

Зиновий Лаврентьевич огляделся по сторонам: несколько столиков в зале были совершенно свободны. Он поднял на спросившего взор и хотел было ответить, что «не лучше ли вам занять свободный столик», но осекся и поднял в удивлении брови:

– Не может быть! Корнет Голенищев-Кутузов! Иван Викторович! Каким ветром?

– Не нужно так громко, господин штаб-ротмистр, – слегка осуждающе посмотрел на Миневича человек с тонкими усиками. – К тому же я не корнет, а тоже штаб-ротмистр, как и вы. В отставке, разумеется. И не Голенищев-Кутузов, а Голованов Петр Степанович. Прошу вас это запомнить. – Не дожидаясь разрешения, он сел и с едва уловимой насмешкой произнес: – Я вижу, Зиновий Лаврентьевич, на вас форма милицейского начальника. Давно служите большевистской власти?

Субинспектор Миневич немного посмурнел и отвел глаза в сторону:

– Я, корнет, не большевистской власти служу и не Советам. Просто надеюсь выжить в это смутное для России время.

– Для России смутные времена, пожалуй, есть норма, – философски заметил Голенищев-Кутузов. – А те несколько лет, когда она обходится без смут, – это, скорее, исключение в российской истории.

– Может, вы где-то и правы, корнет… – Зиновий Лаврентьевич запнулся и несколько виновато посмотрел на собеседника. – Прошу прощения, штаб-ротмистр. Просто деваться было некуда. Из армии после ранения вежливо попросили. Правда, не вчистую, а с причислением к Министерству внутренних дел. Потом вакансия одна открылась здесь, в Москве – послужить на благо Отечества приставом полицейского участка. Согласился, поскольку совсем без дела жить муторно. Приехал в Москву, принял полицейский участок. Звание штаб-ротмистра оставили, положили неплохое жалованье. Как-то понемногу втянулся. А потом – отречение государя императора. Временное правительство, упразднение полиции как таковой. Вместо нее – народная милиция и комиссариаты вместо участков. Предложили продолжить службу в той же должности, начальником районного комиссариата. Опять согласился. Затем Октябрь семнадцатого. К власти пришли большевики, образовалась Рабоче-Крестьянская милиция. Год назад была чистка, так едва не выпроводили с «волчьим билетом», поскольку ни рабочим, ни крестьянином я не являюсь. А это по нынешним временам очень даже большой грех. Но нет, пронесло. Служу и по сей день, но уже помощником начальника районного отделения милиции…

– А за что вас в должности понизили? – поинтересовался Голенищев-Кутузов.

– Происхождением не вышел, – усмехнулся Миневич. – Вот ежели бы был сыном сапожника и прачки, то самое оно.

– Однако, я вижу, вы не бедствуете, – посмотрел на заказанные блюда Голенищев-Кутузов. – Сегодня позволить себе отобедать в коммерческом ресторане не всякий может…

– Не бедствую, – сдержанно согласился Зиновий Лаврентьевич и добавил: – Что тоже дает мне моя служба и занимаемая должность. А вы, Иван Викторович…

– Нет, – перебил его Голенищев-Кутузов. – Не Иван Викторович, а Петр Степанович Голованов, мещанин из города Великие Луки, в настоящее время коммивояжер, то бишь разъездной торговый агент одного не очень известного товарищества, торгующего смазочными индустриальными маслами.

– А на самом деле?

– А на самом деле… я просто… скажу так… вольный человек.

– Надеюсь, вы не состоите в противозаконных организациях? – улыбнулся Зиновий Лаврентьевич.

– Нет, не состою.

– Тогда к чему… э-э… Петр Степанович, такая конспирация?

– Видите ли, – раздумчиво произнес Голенищев-Кутузов. – Подобная конспирация вызвана крайней необходимостью. После моей службы в рядах Добровольческой армии генерала Деникина, у барона Врангеля и участия в петроградской антибольшевистской боевой организации профессора Таганцева, расстрелянного в августе двадцать первого года чекистами вместе с моей сестрой и братом, мне просто необходимо было сменить и свое имя, и местонахождение. Я, как и вы, тоже хочу выжить в этой заварухе…

– Вы служили в Добровольческой армии Деникина? – едва не воскликнул Миневич.

– Тише, Зиновий Лаврентьевич, – огляделся по сторонам Голенищев-Кутузов. – Вы как-то излишне эмоциональны. Да, я служил у Антона Ивановича. Потом у Врангеля, коему Деникин передал Добровольческую армию. Служил, как и многие другие офицеры, которым была небезразлична судьба России. Кстати, вместе со мной служили ротмистры Римский-Корсаков, Алеев, Здроевский, Главацкий, штаб-ротмистры де Витт и Александровский, поручики Левицкий и Коптев, корнеты Озеров и граф Толстой. Помните их?

– Помню, – после довольно долгой паузы ответил Зиновий Лаврентьевич. – Конечно же, помню… А что, Александровский все так же беспрерывно курил свою трубку?

– Курил, – кивнул Голенищев-Кутузов. – Даже в бою.

– А Римский-Корсаков все так же читал отеческие нравоучения?

– Читал. Нам всем от него доставалось…

– А штаб-ротмистр де Витт? Он что, так и продолжал не пропускать ни одного хорошенького личика?

– Продолжал. До двадцатого года. Пока его в конной атаке не зарубили махновцы.

– Э-эх…

Это «эх» заставило человека с усиками, просившего называть его Петром Степановичем, другими глазами взглянуть на Зиновия Лаврентьевича. И «Петр Степанович» увидел, что теперь перед ним сидит не субинспектор районного отдела милиции, а офицер лейб-гвардии драгунского полка штаб-ротмистр Миневич. Он даже будто помолодел лицом. Но длилось это очень короткое время.

– А что было с тобой потом? – неожиданно перешел на «ты» Зиновий Лаврентьевич.

– Потом было ранение, плен, побег и долгий путь домой, в Петроград, – без всяких эмоций просто ответил Голенищев-Кутузов. – Там я вошел в организацию профессора Таганцева, членами которой уже были моя сестра и брат Юрий, а по мере сил снова стал бороться против большевистской заразы. Закончилось это тем, что я и на этот раз проиграл. А они – выиграли. Организацию Таганцева раскрыла петроградская Губчека. Сколько было арестованных по этому делу, мне неведомо, но что несколько сотен человек – это точно. Более восьмидесяти членов организации были приговорены к высшей мере наказания и расстреляны. В том числе моя сестра Ольга, брат Юрий и я…

– Как это – и ты? – уставился на него Миневич. – Ты же вот, передо мной сейчас сидишь. И, слава богу, живой и здоровый.

– Сижу, – глухо произнес Голенищев-Кутузов. – А мог бы и не сидеть. Повезло просто. Выжил… Они за всю войну стрелять так и не научились. Правда, легкое немного задели… В общем, выбрался. Естественно, покинул Питер и приехал в Москву… Прости, не хочу об этом вспоминать…

– Понимаю, Иван… Петр Степанович. – Миневич вдруг вспомнил, что они в ресторане: – Может, закусишь со мной?