было накладно. Да и дядя Ваку уже родился. Когда мама выросла и могла бы пойти в университет, это было уже невозможно — туда брали только очень богатых или тех, за кого платила фирма, а в ее детстве это было редкостью. Я один раз спросила маму, как тогда обстояли дела со стипендиями, и она только руками развела.

Только когда Кейс начала искать, где учиться, я поняла, что все эти стипендии — это просто издевательство какое-то. Большинство возмещает не больше пяти процентов платы за год, прямо аттракцион неслыханной щедрости. Неудивительно, что нормальные люди бросают учиться после старшей школы.

Когда Кейс объявила, что намерена учиться в школе по усиленной программе, не ограничиваясь минимальным набором курсов, тетя Мейз посмотрела на нее поверх планшета и отчеканила:

— Университет — для богатых или талантливых. Либо у тебя есть деньги, либо кто-то решает, что на тебя стоит их потратить. Конечно, ты можешь оказаться талантливой, мечтать не вредно, но в наши дни талантливых связывают по рукам и ногам контрактами, по которым ты лет пять должна будешь безвылазно проработать в какой-то компании, надеясь, что привилегии это оправдают. — Бабушка, сидевшая рядом с ней, одобрительно хмыкнула, а тетушка усмехнулась. — Ты еще не знаешь, как устроен реальный мир, вот я и пытаюсь тебе объяснить. Хочешь учиться — учись. Но талант не гарантирует выживания. Прошли те времена.

Кейс рядом со мной шумно выдыхает и ерзает.

Моя двоюродная сестра и вправду талантливая. Уж я-то знаю. И что бы ей ни говорили ее мама и остальные взрослые, речь тут идет явно не о выживании. Кейс может добиться чего хочет.

Здание «Ньюгена» видно издалека — это гигантский висящий в воздухе белый амфитеатр, который опирается на мощные металлические колонны, установленные под углом. Оно такое высокое, что можно пройти четыре-пять кварталов, а оно по-прежнему будет маячить вдали, и отблески солнца на металле придают ему грозный и величественный вид.

— Не зевай. У нас минуты две осталось. — Кейс тащит меня вперед.

— Иди первая, чтобы никто не понял, что мы вместе. — Я подталкиваю ее к дверям, и она с театральным вздохом исчезает за ними.

Я проверяю банковское приложение в телефоне и вижу, что у меня списали два доллара, которые я пожертвовала тому бездомному. Ради его безопасности имя и фамилия не указаны — только значится «благотворительность».

А жаль.

Мы твердим, что мы сплоченная община, но лично я в этом сомневаюсь.

Перед глазами вспыхивает уведомление: собрание уже начинается.

Да чтоб меня хакнуло!

Я врываюсь в здание — и меня окатывает волна прохладного, но не холодного кондиционированного воздуха. Вестибюль весь белый-белый, с яркими серебряными акцентами и стенами под мрамор.

Кругом голографические стрелки, указывающие, где будет собрание, и таймеры с обратным отсчетом до его начала. У меня осталось ровно пять секунд.

Я разгоняюсь на своих коротких ножках до предельной скорости, которую допускают приличия, и устремляюсь по коридору, не сводя глаз с таймера. Сумка на боку так и подпрыгивает.

На таймере загораются четыре нуля, и сердце у меня екает.

В конце коридора маячит открытая дверь в зал, где проходит собрание. Чьи-то пальцы берутся за ее край с явным намерением закрыть.

Тут я забываю о хороших манерах и мчусь туда со всех ног. Сейчас не до элегантной быстрой ходьбы. Я все-таки успеваю подбежать к двери и толкаю створку ладонью, не давая тому, кто внутри, ее закрыть.

С той стороны давят сильнее, сопротивляются, но я сую ногу в щель и просачиваюсь в зал, стараясь не пыхтеть слишком громко.

Когда я оказываюсь внутри, парень, который хотел закрыть дверь, наконец-то может завершить начатое без помех.

Я смотрю ему в лицо — и замираю, чтобы посмотреть еще.

Он прекрасен. Будто его нарочно таким сделали.

Волосы у него выкрашены в синий и серый — точь-в-точь тучи над штормовым морем — и убраны под белую шапку-бини. Левое ухо украшает кафф в виде витого провода — модная дань ретротехнологиям. Парень скрещивает руки — теплого орехового цвета — на узкой груди, где на белом халате красуется эмблема «Ньюгена», спираль ДНК, и белый значок с именем и фамилией «Люк Родригес», а ниже мелкими буквами «стажер, он/его». Из-под манжеты выглядывает временная татуировка — буквы АТГЦ, складывающиеся в какой-то рисунок, который мне не разглядеть.

— Заходи! Или ты просто поглазеть пришла? — Голос его звучит резко и грубо.

Красавец, конечно, но все-таки козел.

Зрители приглушенно хихикают. Я поднимаюсь по ступеням к свободному месту в дальнем углу. По пути я задеваю широкими бедрами ряды столов, промежутки между которыми совсем узкие — только-только стулья влезают. Я вечно наталкиваюсь на предметы, даже когда уверена, что обхожу их с запасом. Когда мне было четырнадцать и я вдруг обнаружила, что у меня появились бедра, я этого ужасно стеснялась. Вечно шептала: «Извините», вжимала голову в плечи, и щеки у меня полыхали. Пока однажды это не увидела мама. Она сказала:

— Никогда не стесняйся того, что занимаешь какое-то пространство своим телом. Общество всегда будет требовать, чтобы ты стала меньше и вписалась в его дурацкие рамки. У тебя наши, томасовские, бедра и попа, вот и отлично — сможешь занять больше места.

С этими словами она, сверкнув глазами, задела бедром стеллаж, который опасно пошатнулся, и улыбнулась мне.

Мое тело никогда не было маленьким, если не считать роста, и вряд ли будет. Мамины слова заставили меня почувствовать, что мне не обязательно жить так, словно это плохо. Алекс вот совершенно не стесняется своих размеров. Бабушка тоже. И мама. Значит, и я не должна. Я по-прежнему извиняюсь, когда на что-то налетаю, потому что я родилась и выросла в Канаде и физически не могу ничего с этим поделать, но меня это больше не огорчает.

Я сажусь и оглядываю зал. Он устроен как университетские аудитории, которые я видела в Сети. Ряды удобных стульев с маленькими столиками-тачскринами, которые подключаются к телефону, так что даже не нужно носить с собой планшет из аудитории в аудиторию.

Смотрю на других зрителей — у всех волосы и глаза ярких неестественных цветов, но можно подумать, будто они такими и родились. Подобные искусственные изменения называются «геномоды», их научились делать совсем недавно. Они могут касаться не только внешности. Нужно сказать, что разрешено не все, есть ограничения. «Ньюген» не замечен в том, чтобы придавать людям черты животных, и вообще не занимается всякими странностями. Самое большее, что здесь себе позволяют, это глаза и волосы диковинных цветов.