Я всякий раз боялась – вдруг приду, а мой стул занят.

Лёня успокаивал меня:

– Иди, не бойся. Обязательно найдется свободное местечко. Кому-нибудь дома скандал устроят: «Куда? Всю неделю тебя нет дома, а теперь и по субботам с воскресеньями не будет? Мамка мне говорит: “Какие гуманоиды? У него там, наверное…” – А он: “Маш, ну, Маш!” – “Давай-давай, с детьми на прогулку! Гуманоиды!”» Вот на его место и сядешь.

Я неистово, буйно формировала и углубляла свое космическое сознание, как рекомендовал нам философ Г. И. Куницын.

А заодно и космическое сознание радиослушателей.

– Для великой философии, – вещал вдохновенно, расхаживая по сцене, Георгий Иванович (его речи мы с Жанной, практически не монтируя, на свой страх и риск транслировали в эфир), – связь с космосом никогда не была неожиданностью. Древний грек Анаксимандр утверждал, что жизнь на Земле возникла не спонтанно и не сама собой, но имеет космический характер. Джордано Бруно провозгласил идею множественности обитаемых миров. Родоначальник немецкой классической философии Иммануил Кант ни на секунду не сомневался, что Земля – часть космической вселенской системы. Русский философ Николай Федоров всерьез размышлял о преодоленной смерти в масштабах Вселенной. Школьный учитель физики и математики Циолковский, уникум, с детства тугой на ухо, самоучка, считай, на пустом месте наметил все пути земной космонавтики и ракетостроения на ближайшие несколько веков! Он так и говорил: «Для меня ракета не самоцель, а средство достижения иных миров». Поскольку был убежден, что наша вселенная таит миллион миллиардов цивилизаций. «А что там в других вселенных?..» – вопрошал Циолковский, глядя в небо, а потом опускал голову и быстрым почерком записывал в тетрадь «Космическую философию», «Космическую этику», «Волю Вселенной», «Грезы о Земле и Небе», как будто сверху ему диктовали слышный ему одному небесный диктант. Профессор Вернадский! Александр Чижевский, открывший солнечные бури, за что несколько лет отсидел в тюрьме! И тот и другой высказывали похожие гипотезы. Причем все эти бесчисленные цивилизации, считал Кант, человеческого типа. Того же мнения придерживался писатель-фантаст Иван Ефремов. Разумная цивилизация, говорил он, должна быть гуманоидной! Из космоса могут прийти только человеческие сущности. Пусть мы, земляне, замешаны на углеродной основе, а посланцы иных миров – на фторовой или кремниевой, Нравственный Закон, провозглашенный Кантом, идет из протоцивилизации. Это уважение ко всему живому, сократовское «Единство Истины, Добра и Красоты» – применительно к Мирозданию. «Я никогда не перестану восхищаться двумя вещами, – сказал Иммануил Кант, – звездным небом над головой (он подразумевал мировой разум) и нравственным законом в моем сердце!»

Зал рукоплескал.

Георгий Иванович Куницын обвел горящим взором взбудораженную публику, вознес руку, словно пушкинский Медный всадник, остановивший над бездной коня, и произнес:

– Не обязательно всем думать, как я. Моя задача – загнать вам под череп ежа, чтобы он вас подвиг на собственные концепции!

– Георгий Иванович – это песня! – восхищался Куницыным Владимир Георгиевич Ажажа.

А мой сын Серёня, которого я умышленно прихватила с собой для формирования его космического сознания, мрачно заметил:

– Какая-то взрослая бубня! Понимаю, если б ты еды взяла – нашу большую черную сумку, – ворчал он по дороге домой, – я бы все время ел, пил пепси-колу и молчал. А так?! Ни одного слова не понял!

Я же отвечала ему сердито:

– Больше слов надо знать. Стыдно семилетнему ребенку скучать на шестичасовой ученой лекции. Позор!

Поздно вечером я увидела, что он сидит с большой общей тетрадью и на обложке печатными буквами пишет:

Недавно я нашла эту тетрадь. На первой странице там нарисован человек у окна – спиной к зрителю, с чайником в руке. А под ним стихотворение:

* * *

На первых порах лучше попробовать взять интервью у родных и близких, чем опростоволоситься, выйдя с микрофоном в «открытый космос». Они с удовольствием расскажут свою жизнь, вспомнят детство.

Кстати, если это сделано с умом, душой да плюс еще умеючи, могут получиться неплохие вещи. Большинство из нас, даже радийщики, не придают подобной архивации никакого значения, а зря.

Мои родственники – музыкант дядя Миша-трубач, его жена тетя Ася, она работала психологом в интернате для глухонемых детей, и дочь их Маша – в конце 80-х уехали в Америку. А я давно пишу роман о своих стариках и лет примерно шесть тому назад попросила: