Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И то, и другое, и третье! Как я обрадовалась, получив твое письмо. Сразу повеяло чем-то родным, и я еще и еще раз поражаюсь этому гениальному изобретению, благодаря которому люди в разных полушариях могут столь скоро окликнуть друг друга.
Я пишу нечто вроде “Саги о Форсайтах” – и мне хочется взять за основу характера и судьбы моего героя-трубача судьбу дяди Миши.
Записывай на диктофон, чтобы у нас были не только факты, но и интонация рассказчика, его неповторимая речь…»
Прошли пара-тройка лет.
«Здравствуй, Мариночка, дорогая наша! – пишет мне Маша. – Извини, что сразу не ответила – была закручена на работе и никак не могла тебе написать: коротко не хотелось, а по-другому просто не было времени.
Мы все страшно обрадовались твоему замечательному и обстоятельному письму. Маришка, ты меня здорово вдохновила, и теперь я всерьез решила взяться за папу. Как-то вот у меня получилось, что я лучше и детальнее знаю о маминых родственниках и родословной, то ли в силу того, что мама была чудная рассказчица, удивительно образно и выпукло рассказывала, искусно подчеркивая детали и выделяя главные вехи в нашей семейной истории.
А вот с папой сложнее, так как он воспитывался в детдоме и не очень многое помнит о детстве. Не раз я слышала увлекательные и забавные рассказы из жизни цирка, папиного оркестра, когда он служил в Академии Жуковского.
Теперь, с твоей своевременной подачи, с удовольствием возьмусь за этот проект и начну целенаправленно собирать все эти откровения, и вместе с папой попробуем выстроить нечто упорядоченное.
Принесла папе диктофон, объяснила, как пользоваться, и вот так вот, вперемешку между просто набросками от руки до сумбурных и эмоциональных (и тем более ценных!) диктофонных записей, будем вместе с папой стараться что-то сделать.
Как только возникнет первый “удобоваримый” черновичок, я обязательно тебе его направлю.
Пиши, не пропадай.
Целую и обнимаю».
«Про тетю Асю мне тоже ужасно интересно! – мгновенно откликаюсь я. – Ты только не думай: “Вот я ужо засяду – чуть выдастся свободный денек, и вы все ахнете!..” Берешь за правило – каждый день эпизод. И чтоб этот ручеек потихоньку струился к океану. Главное – настроиться, разок попробовать, и все покатится, как трамвай по рельсам.
Теперь: если человеку дать диктофон и рассчитывать, что он станет рассказывать себе свою жизнь, – даже не надейся. Надо сесть с ним рядом, хлопнуть по рюмке и слушать! Сама удовольствие получишь, и дяде Мише будет приятно. Да, дядь Миш?»
Пролетела еще тройка лет. Я ей пишу: «Маша, ау!»
«Здравствуй, дорогая моя Мариночка! – отвечает мне Маша. – У нас все потихоньку, без особых всплесков: папа неважнецкий, но держится. Со здоровьем не все в порядке – проходит химиотерапию, но по-прежнему посещает “детский садик” – учреждение для пожилых людей, откуда их возят на экскурсии, прогулки, в магазины.
Не помню, рассказывала ли я тебе, но у них в коллективе есть бывшие профессиональные музыканты, которые создали свой небольшой оркестр, так что папа там нашел себя и играет на тромбоне. Относится к этому чрезвычайно серьезно и ответственно, – всегда просит назначать ему визиты к врачу не в дни репетиций. Почти совсем глухой, но играет на тромбоне каждый день. Так что не стареют душой ветераны…
Мы работаем, катаемся на великах по выходным, путешествуем, но не могу далеко уезжать от деда… А так все, наверное, как у всех.
Как вы там? Если соберешься в NY, дай знать».
Я:
«Машуня! Я прочитала папе твое письмо, он был растроган.
Старики относятся к каждой весточке друг о друге с огромным трепетом. Какой рассказ замечательный о Мишином оркестре и тромбоне! Будь другом! Пришли мне хотя бы пару малюсеньких историй о его цирковом прошлом. Ну, сделай одолжение? Хоть что-нибудь!»
«Мариночка моя золотая, – отвечает она. – Спасибо за отклик и теплые слова. Прочитала твое сообщение папе. Он просто весь ожил, засветился. Был ужасно тронут и клятвенно пообещал написать рассказик. Просто всех нас заинтриговал, сказав, что уже знает, чем с тобой поделиться. Так что не только ты, но и мы с нетерпением будем ждать “Мишиных” баек. Если все получится складно, попробую с диктофончиком взять у папы интервью. Самостоятельно он робеет с техникой и, мне кажется, не может сосредоточиться.
Обнимаем и целуем».
Минул еще год. Вы думаете, она мне прислала хоть что-нибудь?
Но я не перестаю надеяться…
Как-то раз, беседуя с Владимиром Георгиевичем, я задала ему вопрос, меня давно тревоживший: сам-то он видел когда-нибудь НЛО или пришельцев? Своими глазами?
– Уфолог в научных исследованиях должен опираться на опыт всего человечества. И ему совершенно необязательно это видеть, – неожиданно сухо ответил Владимир Георгиевич.
И вдруг добавил сердечно:
– Но я видел. Был в гостях. Возвращаюсь домой. А у меня застекленная дверь на кухню. Вижу сквозь стекло – существо, невысокое, чуть больше метра. У меня, как говорят морские офицеры, «подводное» спокойствие, ни страха, ни удивления, а только вдруг почему-то, хотя в этом совестно признаться, взыграло оскорбленное самолюбие. Я – ответственный квартиросъемщик, а в кухне какая-то нечисть. Я выпятил грудь, – продолжал Владимир Георгиевич, – и пошел в наступление. Он попятился. Я оттеснил его к окну. Он отступил, но не был испуган. Спокойно смотрел на меня, даже немного насмешливо. И я на всю жизнь запомнил этот взгляд. Потом он исчез. Я кусал локти и рвал на себе волосы, я был не я, но факт остается фактом.
Мы долго молчали, потрясенные непредсказуемостью наших реакций. Я восприняла эту историю как суфийскую притчу, имеющую не семь, а семьдесят семь смыслов. Мучительно думала, как сама поступила бы, и не находила ответа. Уж если Владимир Георгиевич Ажажа прогнал с кухни пришельца, что говорить о нас, не очень-то готовых к подобной встрече. Что во мне взыграет – Вездесущая, Всюдуприсутствующая Душа или ответственный квартиросъемщик?
В то время у меня подрастал английский сеттер Лакки, внушительных размеров пес, который обладал свойством дико радоваться каждому встречному. Особенно он ликовал, если кто-то являлся к нам домой, не важно – знакомый, незнакомый, с дружественным визитом, со скандалом – ему было все равно. Он стремительно набрасывался на прибывшего и от макушки до пят покрывал его мокрыми поцелуями, буквально валя с ног волной неуемной любви.
Уже тогда я понимала, что Лакки – учитель, духовный проводник, который открывал мне великие законы бытия. А историческая встреча с ним на Птичьем рынке в тридцатиградусный мороз – одна из важнейших в моей жизни. Среди всеобщего смятения он мне показывал пример того, что мы – частицы Единой Реальности и находимся в непосредственном контакте со всем, что в ней существует.
