пути и молись, это поможет, — выпалила она на одном дыхании и, отпустив мою руку, легко подтолкнула меня к двери.

Я хорошо отдохнул, и идти было легко.

Но вскоре я снова заметил, что сбился с пути. Так мне казалось: дорога становилась всё уже и уже, а заросли ольхи всё гуще. А потом уж тропинка оказалась под моими ногами вместо дороги, а ольху сменил ельник, да такой густой, что день, казалось, померк. Тропинка вилась между деревьев, и, чтобы не сбиться с неё, мне приходилось продираться сквозь колючие лапы елей, могучих и угрожающих, давящих своей высотой и мощью. Я ощущал почти физическую боль: ветки хлестали по рукам, лицу, плечам; иголочки болезненно впивались в тело. Тропинка стала извиваться и очень часто разветвляться, и мне приходилось, положившись на волю Божью, идти наугад. Я читал все молитвы подряд, которые приходили на ум. Но идти было не легче. Не знаю, как долго я так шёл, пока силы не оставили меня. И тогда я, свернувшись клубочком, опустился на мох, прямо там, где стоял, и сразу уснул. Проснулся я скорее от сырости и холода, чем от желания просыпаться. Я открыл глаза и не поверил тому, что мне привиделось: в нескольких метрах от меня виднелся просвет. Я спасён! Меня бил мелкий озноб, перед глазами всё плыло и, в довершение к этому, стоял туман. Я вышел на поляну и, словно маленький ребёнок, стал бегать, размахивая руками. Стало легче; тепло возвращалось ко мне. Хотя я не чувствовал: холодные мои руки или тёплые, они, казалось, были лишены возможности нагреваться или остывать. Я просто физически ощущал тепло, так же, как чуть ранее холод и сырость.

Очень хотелось есть. Я поискал на поляне ягоды, но ничего не нашёл, зато мне попалась семейка сыроежек. Я никогда не ел их сырыми, но делать было нечего — пришлось съесть. Пока я пережёвывал грибы, почти не ощущая их вкуса, туман рассеялся, и я смог разглядеть, куда же вышел.

Радости поубавилось: это была не просто поляна, а, скорее, степь, степь бескрайняя. Я должен был идти, но куда? Учитель…, где же ждал он меня, где была та сторона, где он должен был встречать меня? А может, я сбился с пути? Меня стало одолевать сомнение, и ужас сжимал тисками горло. Я был один, совсем один. Возвращаться через лес к дороге, по которой я шёл, было бессмысленно. Я бы не смог найти её. Поднявшись, я побрёл, не думая, куда иду и куда выйду. Как долго я брёл так — не ведаю, только бескрайняя степь, открывшаяся моему взору, не была такой уж бескрайней.

Я увидел человека, идущего в дали. Сначала обрадовался, но вспомнив, то «чудище», немного охладел, и решил идти за ним на расстоянии, не привлекая к себе внимания.

Но не тут-то было! Я хоть и шёл медленно, но не сразу понял, что он стоит, а я иду ему навстречу. Он словно поджидал меня. Деваться было некуда, и я решил идти. Немного не дойдя до старичка, я оказался на дороге. Человек с интересом разглядывал меня. Я тоже не скрывал своего любопытства к его особе. Это был низкорослый старичок, одет небрежно. Старомодный камзол неопределённого цвета помят и в пятнах. Обветшалые штаны заправлены в начищенные сапоги, отливающие глянцем, словно вышедшие только что из-под щётки обувщика. Волосы тёмные с проседью, спутанные и грязные. В них была труха и еловые иголочки. «Должно быть тоже ночевал в лесу», — предположил я. И он словно понял меня:

— А ты как думал, мил человек? Тебя одного носит по этим местам, где тропы так спутаны, что и не знаешь, куда идти?

Вроде бы он говорил ободряющие слова, но у меня по спине пробежал холодок. Вид этого старичка не внушал мне доверия. Лицо с мягкими чертами почти приятно, но глаза! Волосы на голове начинали шевелиться, когда я встречался с ним взглядом. А голос совсем не старческий: чистый, звучный, звенящий как металл.

Я хотел обойти его и продолжить путь по дороге, на которую вышел, но он схватил меня за руку повыше локтя, да с силой, заставившей усомниться в его старости и дряблости.

— Куда ты спешишь? Пойдём вместе! Я могу многое показать тебе.

— Отец, — обратился я к нему вежливо, — дороги у нас с тобой разные. Иди, куда шёл, да и я спешу.

Моя вежливость привела его в ярость.

— Какой я тебе отец? Тоже мне — сын нашёлся!

Его глаза яростно бегали. Потом, немного поубавив пыл, он стал совсем «добреньким».

— Не принимай близко к сердцу, разошёлся я малость. Это бывает со мной. А то и правда, пойдём со мной, места райские покажу, нужды ни в чём знать не будешь.

Соблазн был велик! Я сбился с пути, потерял Учителя, чувствовал себя разбитым, и голод давал о себе знать. Но не нравился мне что-то этот старичок, не так уж он был слаб и беззащитен, каким выглядел. А сапоги? Дорога пыльная, ночевал, должно быть, в лесу; в волосах иголочки еловые, а сапоги аж блестят. Тут что-то не так…

— Что ж ты сам в годах уже, а всё ходишь, бродишь не весть где. Места-то райские, что не держат? Пора бы и осесть.

Его глаза вспыхнули яростью, но заговорил он елейно, хоть и звенел металл в голосе.

— Да я вот, таких, как ты: заблудших, собираю. Работнички мне нужны.

— А что ж у тебя за работа?

— Пойдём, всё узнаешь, увидишь сам. Сработаемся — нужды ни в чём знать не будешь. Всё, что пожелаешь, будешь иметь. Пойдём, пойдём, не пожалеешь, — лепетал он, похлопывая меня по спине.

От прикосновения его рук холод парализовал меня. Мы разговаривали и потихоньку шли. А тут я чувствую, что не могу двигаться, а старичок смотрит мне в глаза и что-то бормочет, однако я слов разобрать не могу. Совсем онемел. В голове пронеслось: «Да не сам ли это Сатана? Господи, спаси меня от нечистой силы… Господи, спаси!» Как оковы спали с рук. Помню, как бабушка крестила дорогу, когда чёрная кошка перебегала путь, и причитала: «Свят, свят, свят». Так и у меня непроизвольно правая рука чертила в воздухе крест, и я шептал: «Свят, свят, свят».

Старичок разразился диким хохотом.

— А ты что думал: Боженька тебя тут встречать будет в свои объятия? Здесь я хозяин, слышишь — я! — громыхал он, пока совсем не исчез из вида.

Я мог двигать руками, вертеть головой, но