меня. Так крепко, как не обнимала мама, когда приходила с работы. Я уткнулся носом в ее волосы, и они щекотали мое лицо, но я не шевелился. Ее руки слегка дрожали, как и подбородок, которым она уперлась в мое плечо. Девочка. Меня обнимала девочка! Ее теплые плечи, маленькая грудь, острые коленки прижимались ко мне и не хотели отпускать, а я стоял, безвольно повесив руки, не решаясь даже шевельнуть ими, чтобы не испортить этот странный и нереальный момент.

– Дети, вот вы где. Я в магазин. Поищу что-нибудь на обед.

Мама словно ничего не заметила. Этот момент, разрезавший все на «до» и «после». Тот, который показывают в американских фильмах под нарастающую музыку, выдавливающую слезы. Он был здесь и сейчас в полутемном зале между маленькой кухней и моей скучной комнатой. Ничего не заметила. И тихо вышла, прихватив плетеную сумку.

Саша отстранилась от меня, снова села на диван, вернув тетрадь, которую я уже ненавидел, на коленки.

– Расскажи что-нибудь.

Я пожал плечами.

– Мои старые журналы дать почитать? Я их почти все сохранил.

Саша улыбнулась и в уголках ее глаз снова заблестели слезы. Какие-то другие слезы.

– Да, почему нет.

Она сунула тетрадь под подушку.

– Пойдем.

Насчет сохранившихся «почти всех» журналов я немного приукрасил. Слишком поздно обнаружил, что бабушка использует их для растопки бани. Мои журналы, которые я читал и перечитывал с тех пор, как мне оформили подписку в девять лет. Их регулярно засовывали в наш почтовый ящик вместе с письмами и газетами. А потом номера стали сдвоенными и приходилось ждать их по два месяца, а после и вовсе перестали проходить. Плотный «Костер» с занимательными картами путешествий на последней обложке и тонкий яркий «Пионер» со странными стишками и совершенно абсурдными рассказами. Бабушка неодобрительно смотрела, когда я переносил остатки своего архива из дровяного сарая в дом, чтобы отправить их на новую квартиру.

– Мы всей улицей ждали, нового номера, когда печатали про Красную руку и черную простыню, – вспоминал я, развязывая бечевку. С первой обложки на нас смотрели хмурые лица римских легионеров.

– Вам тоже нравилось? – спросила Саша. Она сидела на стуле, поджав под сея ноги.

– Ты что! Это лучшая история в мире. Было жутко, но все равно читали и перечитывали.

– «Молоко скисло», – вспомнила Саша и засмеялась.

– Да. Вот только концовки у меня нет, – вспомнил я. – С почти принесли журнал с уже аккуратно вырезанными страницами из середины. Кто-то забрал себе.

– Гады.

– У Светки с улицы родители тоже выписывали. Читали ее номер.

Саша открыла журнал на случайной странице. Оказалась та, где дети обсуждали Перестройку – не моя любимая рубрика. Вечные пересуды о том нужен ли галстук и почему слабых обижают в школе. Я больше любил рассказы. Правда, фантастических там почти не было.

Саша взяла первый журнал и сунула подмышку

– Почитаю. Спасибо.

Про тетрадку я напоминать не стал.

Журналы лежали на моей кровати россыпью знакомых обложек.

– Слава, – Саша отложила журнал и подалась вперед. – Я хочу убежать. Поможешь мне?

5.Дискотека

Июнь какой-то ненастоящий летний месяц. Да, жарко, но не ягод тебе нормальных, ни арбузов. Все еще мелкое и кислое. Огромные потрескивающие арбузы с искристой мякотью и оранжевые полосатые дыни вызревают на бахчах к моему дню рождения. Без арбуза никогда не обходилось. Хотя я больше люблю дыни, но традиция – есть традиция. В июне наслаждаешься только расплодившимися комарами и недозрелой клубникой в газетных кульках у тех же бабушек, которые снабжали весь город жареными семечками.

Теплое июньское утро врывалось в окно свежестью, после недавнего дождя, и слепящим солнцем. На потолке блики от стекол приоткрытой форточки и жирные, напившиеся за ночь комары. Дома никого – я знал это точно. Сашин матрас застелен тонким покрывалом, обуви нет, на кухне в раскрытое окно бьется глупая муха. Я налил себе вчерашний чай, нашел в холодильнике пачку куриных сосисок. Одну можно съесть, остальные на ужин.

Даже не хватало заспанного лица Саши. Она всегда заходила на кухню по пути из зала в ванную, приветствовала меня хмурым взглядом и мыла чашку. Сейчас ее чашка чистая стояла на полотенце возле раковины.

Вспомнился вчерашний разговор. Я долго смотрел на Сашу, не понимая шутит она или всерьез просит моей помощи в таком неправильном деле.

– Зачем? – только и спросил я.

– Я хочу к папе.

Я представил ее пьющего отца. Таким, каких видел раньше у пивного ларька за поворотом старой улицы, сидящих с жестяным бидоном или темной бутылкой портвейна на трубах теплотрассы. Кепки, просмоленные куртки и телогрейки, трико с вытянутыми коленками. Конечно, скорее всего, он выглядел не так, но фантазия – сильная штука.

– Он же бросил тебя, – сказал я и вдруг вспомнил, что все было совсем не так.

– А мама нет?

Возражать я не стал. Что у них там творится в семье – не мое дело. Говорить маме я, конечно, не буду, но помогать…

– А если случится что?

– Он в Куйбышеве. Ну, в Самаре, то есть. Тут километров двести.

– Ты же говорила, что под Ленинградом.

Саша промолчала.

Я жевал губу, не зная, как поступить.

– Так ты поможешь или нет?

– А что нужно сделать?

Помогать я не собирался. Надеялся, что глупая мысль покинет ее голову к утру.

– Нужно найти немного денег и узнать, как добраться туда. Автобусами. В поезд меня не пустят.

Немного денег! Она собиралась пересечь полстраны.

Саша вдруг улыбнулась и села рядом.

– Ну чего ты? Я же не прямо с утра уезжаю. С утра у меня не такие приятные планы, – она скрипнула зубами. – Подожди, я сейчас.

Саша убежала и вернулась с плеером и двумя кассетами без наклеек.

– Я же обещала.

Один наушник она аккуратно вставила в мое ухо, подсела ближе плечом к плечу и нажала большую кнопку. Кассета зашуршала, а потом из хриплого наушника вырвались звуки гитары и глубокий напряженный голос, поющий о месте для шага вперед.

Саша закрыла глаза и откинулась, как я, головой на прохладную стенку. Казалось, сквозь звуки песен я слышу ее ровное дыхание. Она излучало странное спокойствие несмотря на то, что внутри, и это тоже ощущалось, была заведенной пружиной. Как песня, требующая перемен. Что-то неправильное и пошлое было в тех же песнях, когда их, хрипло подражая автору, бренчали на плохо настроенной гитаре Пашкины друзья на лавке. И в тех вырезанных на вырванной из альбома бумаге портретах умершего кумира, которые старшеклассники продавали за сто рублей на переменках. Я не