и повалили на палубу. Я не оказывал сопротивления. Меня вздернули на ноги. Нахлобучили сбитую с головы папаху. Любую попытку хоть что-то сказать прерывали ударом под ребра. Через минуту я мог лишь судорожно хватать ртом воздух.

— В цепи негодяя! — разошелся не на шутку Вульф, не давая мне и слова вставить в свою защиту. — Уверен, он — из немирных черкесов! Мятежник! В трюм его!

— Вы совершаете ошибку! — повторил мою роковую фразу Белл. Он растерялся, не ожидая столь резких движений от русских моряков. Поэтому стал невпопад выкрикивать. — Это мой лоцман! Мой переводчик!

— Рот захлопни! — прервал его Вульф. — На моем корабле черкесу место лишь в карцере! Пакуйте его, ребята! Что в его коробке, мичман?

— Пистолеты, господин капитан! — удивленно воскликнул обер-офицер, склонившийся над моим распахнутым ящиком для револьверов.

— Вот ведь, шельма! Убить нас вздумал!

Меня снова повалили на палубу. Прибежал боцман с цепями. На меня стали надевать железо. Когда стальные браслеты закрепили на кистях, меня потащили вниз. Последним, что я услышал, был приговор Вульфа Беллу:

— Шхуна задержана! Вы, мистер Бель, останетесь на борту «Аякса» как заложник, дабы капитан Чайлдс проявлял послушание и непротивление моим указаниям! Отправить на шхуну призовую команду!

Меня притащили в темный затхлый закуток. Сорвали с меня кинжал, вытащили ножик для разделки мяса, охлопали, проверяя на предмет другого оружия. Мой счастливый пояс с монетами пропустили. Перекинули цепь через толстый вертикальный брус. Закрыли ее на замок и оставили меня одного. Длины цепи хватило лишь на то, чтобы я, полуобняв стойку, к которой меня приковали, смог опуститься на настил и вытянуть ноги.

Под этим настилом плескалась льяльная вонючая вода. В темноте шуршали крысы. Но пережитое потрясение и общая усталость сделали свое дело. Я закрыл глаза и отрубился.

Спал крепко. Меня разбудила не усилившаяся качка (бриг явно вышел в открытое море), а тусклый свет, громкий смех и тупые шутки матросов. Они явились в трюм полюбоваться на пленника. Нашли себе забаву после полуденной чарки и сытного обеда.

Особенно выделялся один, без форменной куртки, лишь во фланелевой рубахе с открытым воротом, под которой бугрились мощные бицепсы. Он презрительно бросил мне в лицо, выговаривая слова с характерным эстонским акцентом:

— Что смотришь, обезьяна⁈ На цепи тебе самое место!

Мне бы смолчать, но я не утерпел:

— Обезьяной была твоя финская бабушка!

Матрос тут же сильно ударил меня по лицу, разбив губы и заставив зубы заныть. Рот наполнился кровью. Я сплюнул кровавой юшкой под ноги морякам.

— Гля! Черкес по-нашему разговаривает!

— Не только разговариваю, гады! И по матушке отправлю на кудыкину гору!

Я выдал подобие малого боцманского загиба, присовокупив пикантное место для доставки якоря на тело ударившего меня матроса. Он снова замахнулся. Но его придержали остальные.

— Остынь, горячий чухонец! Не по-людски бить сидячего. Посадят тебя снова в железо[2]!

Моряки посмеялись, еще чуть-чуть беззлобно поглумились и ушли, забрав с собой слабый источник света в виде фонаря.

«Самое время — пораскинуть мозгами, пофилософствовать. Впрочем, про мозги это я погорячился. Судя по всему, их у меня нет. Иначе невозможно объяснить мои действия. Хотя, тоже нет. Возможно. Я же мнил себя Костой Оливийским! Опять ножками сучил в предвкушении, что своей славой и поступками переплюну Лоуренса Аравийского! Внесу, так сказать, свой 'скромный вклад» в дело спасения Империи. Утру нос английскому пэру-сэру-лорду! Поставлю на место зарвавшегося хама — весь Туманный Альбион! Потому что: «Я не Спиноза какой-нибудь, чтобы ногами выделывать разные кренделя! Я человек положительный и с характером!» Я с самим Палмерстоном — на короткой ноге! Письмецо ему надысь чирканул! С мыслями великими! Уж он-то его на всю Англию зачитает! Уж там-то все вздрогнут от моей прозорливости и большого ума. Прям, прослезятся, что нет людей моего масштаба в их дождливом Отечестве!

Не, не, не. Отныне имя мне не Коста Оливийский. Максимум на что могу претендовать, так это на звание: «Танцор диско»! «Джимми, Джимми! Ачжа, Ачжа!» Ну, да! В танцах-то мне нет равных! Сейчас созову всех матросов. Научу их «Яблочко» танцевать! Хоть какая-то польза! Господи, как же стыдно!'

Тут я не удержался. Издал протяжный вой, так мне было сейчас паскудно на душе из-за собственной глупости.

«Я-то куда полез⁈ Когда уже ты научишься прежде думать, а уж потом отчебучить что-то эдакое! Кем ты себя возомнил? Твой номер — шестой! Сиди — не рыпайся! А рыпнулся и по итогу — что? Сидишь на цепи, как медведь у цыган! Вершитель судеб хренов!»

Зная себя, понимал, что еще долго могу так себя истязать. В прошлой жизни — неделями. Но теперь, стоит признаться, новая жизнь — пообтесала. Из куска бесформенного мрамора все-таки отколола много лишнего, ненужного. Порой на мою статую без слёз не взглянешь. Еще много работы молотком и зубилом предстоит, чтобы получилась приемлемая фигура. Которую можно будет выставить. Нет, не в галерее Уффици рядом с Давидом. Но хотя бы у фонтана в городском сквере. Поэтому перестал себя клеймить.

«Сделанного — не воротишь! Фарш невозможно провернуть назад! Так что, хорош! Стопе! Давай думать, как выбираться из этого дерьма, — успокоил дыхание, начал раскладывать все по полочкам. — Раз раскрыть себя как двойного агента не вышло, нужно дальше сохранять мою роль в тайне. Сейчас не стоит трубить направо и налево: „братишки, я свой!“ Все одно — не поверят. Еще и очередная зуботычина прилетит! Но кого выбрать в конфиденты? Здесь? Матросы мне не помощники. Даже если и поверят, максимум — проявят сочувствие. А мне сочувствия сейчас не нужно. И не заслужил, и не до него. Вульф? Вульф, очевидно, медный лоб и перестраховщик. Его не прошибёшь. Его кредо — моя хата с краю. Но! Но через него вполне может получиться встретиться с вышестоящим начальством. И не вполне, а точно! Он со мной разбираться не будет. Испугается снова напортачить. А потому постарается побыстрее меня сбагрить кому-нибудь позначительнее. Он же как рассуждает? Нет человека — нет проблемы! Пусть у начальства голова болит! Ну, да. Ну, да! Как он там сказал? Контр-адмирал Эсмонт? Вот и выход! Решено: буду добиваться в Геленджике встречи с контр-адмиралом!»

Я остался доволен мозговым штурмом. Даже улыбнулся. Но тут старые привычки вновь взяли вверх. Опять внутри поднималась волна самобичевания.

«Ну это же надо — так вляпаться!..».

И еще неизвестно, как долго я терзал бы себя. К счастью, появление матроса с тарелкой каши и кружкой с водой прервало этот балаган.

Служивый злобствовать не стал. Помог мне устроиться поудобнее. Дал напиться.