– Да, – отвечает мама, выжидающе глядя на сестру. – Продолжай, Лара.

– «Хозяина очень заинтересовал твой опыт работы на мыловарне, сестра, и он весьма охотно предложил тебе место в красильне. Мсье Оберст – справедливый человек и добрый хозяин».

Мама фыркает:

– Как будто такие вообще существуют.

– «Здесь, если ты согласишься, – читает Лара, – найдутся и два места для твоих девочек. Поскольку хозяин счел, что Лара прекрасно рисует, он готов устроить ее в печатню, где разрабатываются рисунки для обоев. Для Софии тоже есть работа в красильне: она будет помогать с красками, которые используются при печати…»

– В красильне? – взвиваюсь я. – Почему именно Ларе всегда достается самое лучшее?

– Не начинай, София, – обрывает меня мама. – Нам повезло, что для нас в этой стране вообще нашлась хоть какая‑то работа!

Лара продолжает:

– В конце тетушка Бертэ пишет, что нам предоставят жилье. Домик совсем небольшой, но в нем хватит места для всех троих. Тетушка просит прислать ответ как можно скорее и, если мы согласны, безотлагательно готовиться к переезду в Жуи-ан-Жуван.

– Кажется… – шепчет мама, и я с изумлением вижу, что уголки ее рта приподнимаются.

– Подожди, мама, – говорит Лара, – тут в конце приписка. «Прикладываю к письму образец обоев, которые производятся на фабрике: это один из самых востребованных узоров».

Моя сестра достает из-под письма образец – тот самый квадратный кусок обойной бумаги, который я уже заметила. На нем напечатана сценка: сидящая в комнате молодая женщина, отвернувшаяся от зрителя. Овал рисунка заключен в темное обрамление, придающее ему законченный вид.

Я никогда раньше не видела обои так близко, и они кажутся мне странными. Материал настолько тонок, что, когда смотришь его на просвет, изображение видно с другой стороны, что позволяет нам с сестрой одновременно рассматривать его. Темно-красный печатный узор напоминает запекшуюся кровь на коже. Я разжимаю пальцы и отстраняю от себя бумагу.

– Надо немедленно приступать к сборам, – объявляет мама. – У нас много дел.

– Но что… – Я пребываю в полной растерянности. – А как же папины вещи? Что с ними будет?

Мне становится дурно при мысли, что принадлежности, которыми папа пользовался каждый день, теперь никому не нужны. Деревянные рукоятки инструментов, которые стерлись от долгого употребления и приобрели очертания его пальцев, кожаный фартук, принявший форму его тела. Обломки камня, с которыми отец уже начал работать. Они подобны обломкам его самого: это все, что от него осталось.

– Их придется бросить тут, – отвечает мама. – Мы не можем взять их с собой.

– Но…

– Довольно, София! Ради всего святого! Почему ты вечно всему противишься? В любом случае, как не преминул заметить тот человек, все, что находится в мастерской твоего отца, теперь является собственностью барона де Контуа. – И мама добавляет что‑то еще, но ее слова теряются в потоке моих мыслей.

Я смотрю на Лару, ожидая, что она тоже возразит. Но сестра пристально изучает свои руки, лежащие на столе, в ее лице ни кровинки. С тех пор, как она прикоснулась к образцу обоев, мы не услышали от нее ни звука.

– Девочки, – говорит мама, – вы в самом деле воображаете, что у нас есть выбор? Такая работа, как эта, да еще с жильем, не на каждом шагу попадается. Особенно в наши дни. В стране полно таких же, как мы, безработных, у которых нет ни дома, ни денег на пропитание.

В маминых словах сквозит несвойственная ей мягкость. Меня внезапно осеняет: мама рада, что уезжает. Она не думает ни о папе, ни о жизни, которую он прожил здесь с нами. Ни о чем этом она не думает.

Мама наклоняется к Ларе.

– Надо написать об этом сестре.

Диктуемые ею строки эхом отдаются у меня в ушах. Я не хочу уезжать. Не хочу покидать место, где жил, работал, смеялся папа. Сердце стучит у меня в горле, мне трудно дышать. А вдруг я забуду его? Воспоминания ускользают, как вода сквозь пальцы. Они расплескиваются и утекают прежде, чем успеваешь их задержать. Вдруг я забуду его, забуду все это?

Лара запечатывает письмо, и в комнате воцаряется тишина. Мы оставим здесь не только папины вещи, но и надежду на то, что когда‑нибудь вдвоем с Ларой сможем работать у папы в его мастерской. Кажется, у нас отняли все, о чем мы когда‑то мечтали. И сделал это тот самый человек. Де Контуа. Он все разрушил.

Я украдкой гляжу на маму. Она смотрит на письмо тетушки Бертэ так, словно это ключ и карта нового мира.

Булыжник и полоски

Несколько дней спустя

Лара

Я в той части города, где прежде никогда не бывала. И даже не уверена, что помню дорогу, которой пришла. Но мне надо торопиться, потому что мама не знает, что я здесь. Завтра мы уезжаем, и это мой единственный шанс.

Я нашла адрес, нацарапанный на одном из клочков бумаги, в папиной мастерской. Сверившись с ним, я сворачиваю в переулок, такой узкий, что здесь, наверное, и в летний полдень царит полумрак, но сейчас из-за грязной булыжной мостовой и измаранных стен кажется, будто с головокружительной быстротой спускается ночь.

В этом тесном переулке просят милостыню нищие, а бродячие собаки выставляют напоказ свои ребра, похожие на выпуклые полоски. Когда я прохожу мимо сгорбленной женщины в дверях, она хватает меня за юбку, и я вижу, что ее пальцы – просто кости, обтянутые кожей. Я говорю ей, что у меня нет денег, и, хотя это правда, мне не по себе.

Нечистоты источают невыносимую вонь. Я не ожидала, что Гийом живет в подобном месте. Наконец я нахожу нужный дом. Он простирается ввысь по меньшей мере на четыре этажа, а входная дверь настолько прогнила, что от моего прикосновения может рассыпаться в прах. Я опасливо стучу, и у меня возникает ощущение, что за мной наблюдают. Я задираю голову, чувствуя, как чепец врезается во все еще чувствительную рану на затылке. В небе пронзительно кричит чайка. Несколько птиц собрались на крыше, чтобы погалдеть и помахать крыльями. Внезапно из незастекленного окна вылетает камень, попадает прямо в стаю, и та с гвалтом разлетается. Дверь передо мной со скрежетом распахивается, заставая меня врасплох. Из-за нее, щурясь на свету, выглядывает девочка. Она совсем крошка, лет четырех-пяти, не старше. А может, и старше, но вследствие недоедания отстает в росте.

Я с улыбкой здороваюсь.

– Я ищу Гийома Эррара. Ты не знаешь, он здесь?

Девочка таращится на меня во все глаза, у нее