class="p1">Поскольку Лары нет дома – она ушла оплачивать последней монетой какой‑то счет, – открывать направляюсь я. Но прежде, чем успеваю выйти в коридор, снизу доносится мамин голос. Она меня опередила.

Я не могу ни видеть ее со своего места, ни слышать, о чем они говорят. Вижу лишь неловкие движения Гийома, его поникшие плечи. Юноша несколько раз умолкает и поднимает взгляд на окно спальни, вынуждая меня приседать и прятаться. Я отодвигаю щеколду и приоткрываю окно. Слова все равно плохо различимы, но я отчетливо слышу печаль в голосе Гийома, прерываемом лишь натянутыми репликами матери.

Через несколько минут юноша разворачивается и медленно бредет прочь, и я задаюсь вопросом, чтó сказала ему мама. Сообщила ли она, куда и когда мы едем? Навряд ли.

Как только Гийом сворачивает в соседний переулок, на противоположном конце улицы появляется Лара, разминувшаяся с ним на несколько минут. Я спускаюсь вниз.

– Для меня не передавали сообщений? – осведомляется Лара, входя в гостиную. – Или для Софи?

– А должны были? – отвечает мама вопросом на вопрос.

Лара слегка смущается.

– Неважно.

Укладывая в корзину оставшееся белье, мама досадливо восклицает:

– Если ты имела в виду того парня, выбрось его из головы. – В ее тоне, слишком торопливом и напряженном, слышится фальшь. – Если бы хотел прийти – пришел бы. Я тебе тысячу раз говорила, не так ли? Мужчинам доверять нельзя.

Я собираюсь открыть рот, чтобы опровергнуть ее и рассказать Ларе, чтó только что произошло, но мама бросает на меня такой взгляд, что слова сами собой застревают у меня в горле. Я решаю, что обо всем поведаю сестре позже, когда мы останемся наедине.

Стараясь не встречаться взглядом с Ларой, мама жестом велит ей взяться за другую ручку корзины и помочь донести ее до двери.

Вид из окна

Лара

Это последняя ночь перед нашим отъездом на север, и сон никак не идет. Странно, ведь после того несчастного случая мне всякую минуту хотелось закрыть глаза – не только для того, чтобы попытаться избавиться от ужасных воспоминаний, но и чтобы заглушить боль в голове. Однако сегодня что‑то изменилось, и я не могу не вглядываться в темноту нашей спальни, ибо знаю: это в последний раз.

Так проходит час. Стараясь не потревожить чуткий сон Софи, я осторожно высвобождаюсь из ее объятий, выскальзываю из постели и устраиваюсь на подоконнике. Всё то время, что мне знаком вид из этого окна, он постоянно меняется. Днем на ведущих к гавани улицах цвета охры кипит жизнь. На набережной царит суета, причаливают и отчаливают корабли, в море, которое простирается дальше, маячат вереницы рыбацких лодок. По ночам в раме окна блистают прекрасные, трепещущие звезды, а далекое море вторит их мерцанию лунными бликами. Но сегодня перед моим взором расстилается лишь расползающаяся, всепоглощающая тьма. Безликий город, невидимая вода. И беззвездное небо, если не считать жалкого серпа желтоватой луны.

Я молюсь, чтобы Гийом нашел кого‑нибудь, кто прочитает ему мой адрес, а может, даже по его просьбе напишет на фабрику от его имени. Мне следовало бы оставить немного денег, чтобы оплатить труд этого человека. Впрочем, откуда у меня деньги? Ведь Эстель, должно быть, передала Гийому мое сообщение? Я надеялась, что он уже приходил к нам, чтобы переговорить с мамой и попросить у нее…

Я думаю о Софи, которая на протяжении двух недель после гибели папы пыталась заглушить боль, преследуя ее, как лиса кролика под землей, лишь для того, чтобы та нашла иной способ прорваться. Горе замаскировалось под гнев. Я думаю обо всем, чего она не знает, и задаюсь вопросом, в силах ли еще чем‑нибудь помочь ей. Я перевожу взгляд с окна на присланный тетушкой образец обоев, который лежит рядом со мной на подоконнике. И отмечаю, насколько насыщеннее выглядит сейчас красный цвет. Он очень ярок, несмотря на почти полное отсутствие освещения. Я точно впервые вижу изображенную сценку. И внезапно на меня находит сокрушительное, одуряющее прозрение, подобное ледяному прикосновению лезвия к затылку: я осознаю, что и впрямь вижу ее впервые. Ведь в этой сценке кое-что изменилось.

Я оглядываюсь и смотрю на безликий полуночный ландшафт за окном, на тонкий лунный серп. Подношу квадратный образец обоев к глазам. На нем по-прежнему изображена молодая женщина в своей комнате, но, хотя раньше мне представлялось, что она сидит перед картиной, теперь я ясно вижу, что женщина расположилась на подоконнике у окна, обрамляющего такую же непроглядную ночь с тончайшим полумесяцем. Сперва мне кажется, что это, видимо, какой‑то обман зрения, остаточное изображение вида из настоящего окна, запечатлевшееся в моем сознании, его эхо, перенесенное моим взглядом на бумагу у меня в руках. Но это не так.

Хотя женщина повернута спиной к зрителю, у нее такие же светлые волосы, как и у меня, и одета она в невероятно знакомое платье. Не удержавшись, я шепчу это вслух: «Она выглядит в точности как я».

Часть II

Туман

Жуи-ан-Жуван

Софи

Впереди, на перекрестке, из земли торчит резной каменный столб, напоминающий надгробие.

– «До Жуи-ан-Жуван одно лье», – читает на нем Лара. – Мы почти приехали, мама, – добавляет она и отворачивается.

Я придвигаюсь к сестре, и ее рука нащупывает мою. Она тоже заметила щемящее сходство этого каменного столба с одним из дорожных указателей папиной работы. Мне вспоминается заброшенная отцовская мастерская, которая сейчас в сотнях миль отсюда, и все мое тело словно наливается свинцом.

Вскоре после того как наш фургон сворачивает у указателя, температура резко падает, и простирающаяся перед нами дорога полностью скрывается в тумане.

– Это из-за реки, – поясняет возница. – Она протекает рядом с фабрикой. Жуи известен своими туманами.

Я вспоминаю южные морские туманы, заволакивавшие побережье белой пеленой. Этот туман другой: такой густой, что чудится, будто облакам надоело небо и они решили навсегда остаться на земле. Дрожа, я плотнее закутываюсь в тонкую шаль.

Фургон с грохотом катится вперед, и я начинаю догадываться, что мы, должно быть, уже въехали в Жуи, хотя и не видим ничего, кроме изредка мелькающих зданий, выстроившихся вдоль улицы. Они то появляются, то исчезают, словно проступая сквозь взболтанное молоко. Здесь – замкóвый камень, там – дверь или ступени крыльца, истертые незнакомыми ногами.

Возница останавливает фургон, и перед нами возникают огромные чугунные ворота. Я в жизни не видывала ничего прекраснее этого гигантского, искусно сработанного сооружения, оформляющего въезд. Створки ворот со скрежетом распахиваются. Туман окутывает людей, которые привели их в движение,