– Вы это засняли? – спрашивает Тиль и поднимается медленно, словно на рапиде.

Мориц и чувак за компом лезут за телефонами. «Уже», – опережает их Марен и протягивает ему свой телефон. Те двое тоже отдают ему смартфоны.

– Спасибо, – говорит Тиль и засовывает все три аппарата к себе в карман.

Из гостиной доносятся мерные басы. Диско-шар сменили стробоскопы. Стало темнее. Единственный источник света, за исключением нервно вспыхивающих стробоскопов, – расставленные по дому свечи. Тусовки распались. Отделившиеся от систем индивиды представляют собой броуновское движение. В лучшем случае они проходят мимо друг друга. В худшем – сталкиваются и увлекают в пучину неизвестного. Каждый словно теряется в метеоритном дожде.

Среди вспышек света видны Ян и Лилит, по их щекам и предплечьям градом струится пот. Они движутся в такт, экран позади них залит кроваво-красным. Зомби-эсэсовец с полуоторванной челюстью, упав на колени перед телом парня, копошится в его внутренностях. Человек еще дышит, его глаза широко распахнуты, он пытается что-то сказать, но изо рта выходит только кровь. Офицер, выпустив ему кишки, наматывает их ему на шею, как удавку. Тот начинает хрипеть. Из лесу появляются еще зомби, набрасываются на него и тянут за конечности, покуда не разрывают его, хватают фрагменты четвертованного трупа и уносят, словно трофеи.

– Вот дерьмо, а! – Дыхание Матце еще более тошнотворно, чем было. Плечи усыпаны перхотью. Он немного косит. Матце – самое отвратительное создание в радиусе двадцати километров.

Тиль тянет руку к поясу, складывает пальцы пистолетом, приставляет их к виску парня и произносит: «Щелк!»

Пиво в ванне закончилось, воду спустили. Зеркало сплошь уклеено этикетками. Пол усыпан бутылками и тюбиками с кремом. В ванне лежит девчонка, на бортике сидят те двое парней, что пришли следом за Лилит. Девушка лежит с закрытыми глазами. Топик задрался и обнажил грудь. У нее небольшие, упругие груди с твердыми торчащими сосками. На мгновение Тилю кажется, будто перед ним Ким. Потом картинка проясняется, он видит, как один из парней протягивает другому тюбик с кремом и принимается агрессивно мять грудь незнакомки, поднимая при этом окончательно майку. Девочка мечется из стороны в сторону, словно ей снится кошмар, пытается что-то сказать, шевелит губами, но не может произнести ни звука.

– Хочешь разок? – спрашивает парень.

Тиль качает головой, но при этом занимает место на бортике ванны и гладит девушку по плечу. По всему его телу пробегают мурашки.

– Давай, включайся по-настоящему! – Один из парней сжимает ее груди в ладонях и принимается мотать ими туда-сюда, словно она дойная корова. Он стягивает ей майку до пупка и расстегивает пояс. Раздается сухой щелчок; они оба смеются. Девчонка силится приоткрыть глаза, но у нее не выходит: веки слишком отяжелели. Парень расстегивает верхнюю пуговицу ее штанов и засовывает руку глубоко в трусики.

– Бритая, – произносит он.

Тиль вскакивает. В его голове пульсирует кровь. Ему становится жарко. Парни смеются металлическим смехом. Девчонка совсем раздета, во влагалище торчит тюбик крема. Тиль выскальзывает из ванной и натыкается на лежащего в коридоре Вурста, придерживающего свой средний палец, который болтается теперь уже всего на паре клочков кожи. Повсюду кровь. В гостиную набились, как селедки в бочку, с потолка на танцующих капает пот, каждые метр-два Тиль с кем-то сталкивается, слышен треск, словно разгоряченные тела разряжаются при контакте друг с другом, как шаровые молнии. В руке у него смартфоны, он роняет их, и они медленно падают на пол, как в кино, и кажется, проходят часы, пока на них не наступают ноги, разнося их вдребезги. Внезапно перед ним возникают узкие бедра Лилит, ее пронзительно сияющие зеленые глаза, лоб, который с каждой секундой поднимается все выше и выше, взмывающие и вновь опускающиеся руки. Он стоит прямо перед ней, их губы почти соприкасаются, он чувствует горьковатое дыхание, исходящее у нее изо рта. Она цепляется за него, он обхватывает ее бедра. Ян, не шевелясь, стоит рядом, смотрит, как она гладит его по руке, как берет его палец и засовывает себе глубоко в горло. Со всех сторон их обступает толпа, из колонок раздается чей-то искаженный голос и, дрожа, пронзает до костей. Тиль подпевает во весь голос. «Испанский сочится с твоих уст, как мед», – восторженно вскрикивает Лилит. «Мне нравится, как ты произносишь это “с уст”», – Тиль, всучив Яну свою бутылку, хватает ее за руку и тянет вслед за собой через танцпол к лестнице.

Она поднимается по ступеням на два-три метра впереди него, ее ягодицы покачиваются из стороны в сторону. Они переступают через парочки, скорчившиеся посреди пролета, через нависающие друг над другом тела тех, что не сумели добраться до какой-либо из комнат. Кровь бежит у него по венам, наливая все тело. Он распахивает одну из дверей и толкает ее на кровать. Покуда Лилит с трудом стаскивает с себя одежду, он глядит на короткие клетчатые юбочки скаутов на фотографии.

В глазах жжение, в груди колет, волосы прилипли ко лбу. Передо мной блестит керамический унитаз. Пальцы судорожно сжимают его края, словно туловище боится сорваться в какую-то пропасть. В воде кружат зернистые комки и сгустки слизи, вращаясь вокруг воображаемой воронки. Пахнет кофе. Желудок ушел куда-то в пятки. Взгляд будто тонет в патоке. Пока я жду очередного освободительного позыва, во мне снова всплывают картины прошедшей вечеринки. Я упорно сопротивляюсь, но все равно вижу перед собой, как, спотыкаясь, бреду по темному саду дома Рейхертов, не понимая, что именно меня гонит и куда. Я мочусь, выписывая восьмерку по зарослям форзиции; около пруда стоит Вурст, придерживая пальцами пенис. Раздается плеск, и в это мгновение во мне что-то пробуждается, я застегиваю молнию, опережая его, и что есть силы ударяю его сзади в спину. Криков я уже не слышу. Нащупываю кнопку слива, воронка поглощает очередную порцию слизи. Надеюсь, что меня вывернет еще хотя бы пару раз. В гостиной семья собралась за воскресным бранчем. В голове волнами вспыхивает боль. Вот она, жизнь, думаю я, жизнь – это когда ты стоишь, опустошенный и отравленный, и тебе ни грамма не плохо. Просто несколько бессмысленно. Я наполняю раковину и опускаю в нее лицо, полощу рот, сморкаю воду через нос. Смотрю в зеркало и вижу, как по щекам текут слезы. В мыльнице еще тлеет сигарета; я пробую затянуться. Снова колет в груди, накатывает едкая тошнота. Задираю футболку и осматриваю громадный фиолетовый синяк. При нажатии боль. Та девчонка, когда ей засунули тюбик между ног, вдруг принялась отчаянно махать руками. Я вижу, как ее кто-то держит, и не знаю, я или не я это; не знаю, я ли это ввожу его ей поглубже снова и снова или нет. У сигареты вкус жженой земли, я захожусь в кашле, поперхнувшись горелыми крошками, хриплю, потому что они попали мне не в то горло, опускаюсь на колени перед унитазом и пошире разеваю рот, не зная, что еще делать. Как пес, наевшийся травы и харкающий в попытках сблевануть отраву. Но ничего не выходит. Вижу, как Ян стоит внизу в гостиной и машет нам вслед. Мне и девушке. Правда ли он машет? В следующем эпизоде она уже сидит на мне, потом друг оказывается в дверях, это его комната, и он все машет и машет. Или это он так пытается меня прогнать? Но я не останавливаюсь и ставлю ее на колени. Это Лилит. Он все машет, а я продолжаю – я просто не могу остановиться! Он аплодирует с презрительной миной, наверняка в эту минуту он ненавидит меня до глубины души, в конце концов, это не в первый раз. Но я не могу прерваться, мы почти кончаем. В голове только одна мысль, все остальное не важно, я отключаюсь и внезапно чувствую его ладонь у себя на спине – меня выворачивает наизнанку, изо рта вырывается волна желчи, с хлюпаньем ударяясь о поверхность воды. Напряжение спадает, сигарета падает на кафельный пол. В зеркале вижу, как слезы потоками заливают лицо, держусь покрепче за раковину, тру кулаками глаза. Вот и отец – улыбаясь, он сует мне под нос какую-то из своих сильнодействующих настоек. Это не Ян, что уже хорошо. Одним движением я опрокидываю содержимое в рот, вкус горький, на языке остается ощущение ваты. Я закрываю за собой дверь комнаты и опускаюсь на матрас. Со вчерашнего вечера мне стало ясно, что я представляю собой опасность. Тот, кто не знает, что забыл в этом мире, готов ко всему.