Владимир Павлович вздохнул и открыл дверь. Человек внимательно рассматривал его. Только сейчас Платонов сообразил, что он в пальто и в тапочках и должен выглядеть довольно странно.

Ну, слушаю.

Не сочтите ситуацию анекдотической, - замялся мужчина, - но, похоже, вы в неко­тором роде мой отец.

Платонов задумался на несколько секунд, потом жестом пригласил гостя в квартиру.

И как же вас зовут, сынок? - саркастически спросил он.

Мы в коридоре будем разговаривать? - не обращая внимания на тон, спросил муж­чина.

На кухне.

Они оба сняли пальто, Владимир Павлович отрицательно покачал головой на немой вопрос гостя, снимать ли ботинки, и двинулись по коридору на кухню.

А зовут меня Сергей, - в спину хозяину сказал гость.

Чай будете пить, Сергей. - Платонов на секунду замялся, потом все-таки добавил, постаравшись, правда, придать тону максимально иронический окрас, - .Владимирович? Или кофе предпочитаете?

Не надо так, п. пожалуйста, - мужчина тоже запнулся, похоже, хотел сказать «папа», но не смог.

Владимир Павлович включил чайник, поставил на стол чашки, сахарницу, банку рас­творимого кофе, положил чайные ложки, насыпал в хлебницу сухари с маком.

У меня, уж извините, кофе декофеинизированный, другого нет. Может, все-таки чайку?

Все-таки - кофе.

Эти две фразы были единственными, прозвучавшими на кухне, пока вскипел чайник. Снимая его с подставки, Платонов вдруг оглянулся - никакого багажа у «сына» не было.

А где же ваши вещи? - подозрительно спросил он.

Оставил на вокзале в камере хранения.

Ладно, рассказывайте. - себе Владимир Павлович заварил чаю, добавив листочек душицы, недавно купленный на рынке у метро.

Хотите, паспорт покажу? - спросил гость.

Пока не надо, - покачал головой Платонов.

Мама умерла полгода назад, - начал свое повествование Сергей Владимирович, - и только перед смертью рассказала, про. вас. Я из Северодвинска, - добавил он и подул на кофе.

Платонов, услышав название города, поднял глаза и коротко взглянул на приезжего. В этом городе он служил полгода из своих армейских трех лет. Ничем примечательным служба в памяти не осталась, и вспоминал он ее редко. Ну, почти ничем.

Я вижу, вы поняли, о ком я говорю, - обрадовался гость. - Маму, как вы помните, звали Марией.

Владимир Павлович потер виски. Машу он старался не вспоминать. Она была его пер­вой женщиной, почти незнакомой, почти не увиденной в темноте подвала, куда они с Ген­кой Поздняком привели случайных подружек. Бутылка «Рымникского», пачка вафель и два яблока были угощением, а куча песка и наброшенные сверху гимнастерки стали, по выра­жению Цветаевой, «брачной кроватью».

Никакого представления, как это делается, у Платонова тогда не было, Маша оказалась более опытной, и у них все получилось, а через час, не проводив своих дам, они с Генкой рванули в часть на вечернюю поверку. Дежурил по батальону в ту ночь старший лейтенант Олей-ник, последняя сволочь и садист, и «спалиться» на самоволке за несколько дней до дембеля было просто глупо. В лучшем случае пошлет в наряд, в худшем и наиболее реальном - задержат на месяц отъезд домой. Они, к счастью, успели.

А наутро, ночь он проспал без задних ног, разбираясь в сложном коктейле бродивших в нем чувств и воспоминаний, Платонов понял, что не пойдет по оставленному Машей адресу, а тихо уедет в Москву. Потому что, как бы ни было приятно то, что произошло вчера, но он ничего не знает о своей подружке, а то время, которое прошло от момента знакомства до «брачной постели», настораживало. Струсил, наверно.

«Сын» сидел, пил кофе, рассказывал что-то о матери, а Владимир Павлович не слушал его, а смотрел молча и думал о том, зачем и кому он, Платонов, так понадобился? В какую комбинацию и кем разыгрываемую он угодил. Парень, если можно назвать парнем сорока­летнего мужчину, ему даже понравился - не наглый, хорошее открытое лицо, тощей фигу­рой он несколько походил на «отца». Только вот зачем он это все проделал?

Владимир Павлович никак не мог поверить своему гостю, потому что после многолет­них хождений к врачам с Наташей и без нее точно знал, что по какой-то причине со сложным латинским названием никогда не сможет и не мог иметь детей.

Можно конечно же было захлопнуть дверь перед носом незваного гостя, как только он произнес свою нелепую фразу про отца, но известно, что стукача лучше знать в лицо и беречь, а также правильно говорить при нем правильные слова. А если его выгнать, при­шлют или завербуют нового, и придется напряженно искать, кто он, ошибаясь и попадая в неприятные ситуации по неведению.

Владимир Павлович рассудил здраво, что если бы его хотели убить или ограбить, могли бы это сделать быстрее и проще - приставить нож к горлу, и он отдал бы все как милень­кий, или просто можно было дать по голове чем-нибудь тяжелым, поймав на лестничной площадке.

А тут все было гораздо интереснее, тот, кто разрабатывал этот сценарий, неплохо знал жизнь Платонова и, видимо, не первый день им заинтересовался. О встрече с Машей, кроме двоих участников, знал Поздняк и его подружка да еще двое приятелей в Москве, которым молодой и глупый Володька Платонов рассказал о своем подвиге по возвращении из армии.

Ни того, ни другого Палыч не встречал больше тридцати лет, они не ссорились, просто их пути разошлись. Он даже фамилий их сегодня не вспомнит, кажется, одного звали Юрой, а второго - Валерой. По слухам, Валера умер лет восемь назад от инфаркта, а Юра эмигри­ровал и живет где-то на Западе.

Оставались только две жительницы Северодвинска и Генка, который был родом откуда-то из Сибири. Единственное письмо от него Платонов получил через пару месяцев после дембеля и с тех пор ничего о нем не слышал. О своей жизни до и после армии он с Машей тогда не говорил, она даже не могла знать, что он москвич.

А как вы меня нашли? - прервал Платонов «сына», который рассказывал что-то бес­конечное из своей провинциальной жизни, поминая дядю Спиридона, какую-то Виолу и тупого Ивана Рябикова.

А я по профессии - мент, - ответил Сергей, как будто это все объясняло. - Это мое основное занятие и хлеб - искать.

Он открыл рот и снова завел бесконечную бодягу про Виолу и тупого Ивана. А Влади­мир Павлович опять отключился и погрузился в свои мысли. На мента «сын» был одновре­менно похож и не похож. Никакой философской глубины, хорошая житейская сметка, при­вычка общаться с людьми без смущения и комплексов, руки, знающие скорее шариковую ручку, чем молоток или лопату. Это - за.

А несколько литературная речь, спокойный не рыскающий взгляд, да и те же самые руки - скорее против. Ну не может сегодня семья в небольшом городке, а «сын» ни разу не упомянул, что они живут сейчас где-то в другом месте, просуществовать без своего хозяй­ства, значит, руки должны быть все-таки натруженными. Да и говор у него скорее волж­ский, там «окают», а на севере скорее «цокают», вместо звука «ч», говорят «ц» - Цереповец, Палыц, цто-цто.