– Что происходит?

– Ты с утра еще не выходила в интернет? Почту проверяла?

– Нет. Рассказывай.

Джилл с улыбкой открывает сок.

– Боже, правда? Неужели я его получила?!

Джилл выдерживает паузу, а потом принимается барабанить по столешнице.

– Да! Ты получила грант! Список выложили сегодня утром.

– Мать твою, да быть не может! – кричу я и захлопываю ладонью рот, когда Адди поворачивается ко мне. – Ура, ура! Обалдеть! Потрясающе! Охренеть!

– Мама!

– Прости, солнышко. Больше не буду.

Направив горлышко бутылки в сторону, Джилл с хлопком ее откупоривает. Адди удивленно охает.

Достаю из шкафчика три бокала. Наверное, вручить один из них Адди – идея так себе, но удержаться я не в силах. К тому же в ее бокале будет только сок.

Ставлю фужеры в ряд на присыпанном мукой столе, а Джилл начинает разливать «Мимозу».

– Это газировка? – спрашивает Адди, показывая на шампанское.

Она наклоняется вперед и внимательно рассматривает бутылку.

– Это мамочкина газировка, – говорит Джилл.

– А-а… – разочарованно тянет Адди.

Детство полно ужасных разочарований, непрерывной череды «нет» – то нельзя, это тоже нельзя, нельзя что-то говорить или делать. Адди все время на это жалуется. Почему ей всегда говорят «нет»? И я когда-то об этом спрашивала, как любит напоминать мне мама. И это тоже сводило ее с ума, с довольной усмешкой рассказывает она.

Джилл, которая стоит у противоположного края столешницы, берет свой бокал. Между нами посреди взрыва муки высится полуготовое тесто.

– За тебя, Роуз!

Беру бокал и помогаю Адди взять свой. Слегка пошатнувшись, дочь наклоняет длинную ножку, и сок капает на стойку.

– Ура-а!

С нашими возгласами смешивается хохот Адди.

Мы чокаемся бокалами, дочь снова проливает сок, на сей раз немного попадает на тесто, но мне плевать. Пузырьки шампанского покалывают кончики пальцев и устремляются вниз по ногам.

– И за нашу Булочку! – Я легонько подталкиваю локтем Адди. – За тебя, солнышко.

Адди улыбается. Кусочки подсохшего, растрескавшегося теста осыпаются с ее щек.

Шумно целую дочку в лоб.

– Мама! – вопит она и отодвигается.

Если бы пять лет назад меня спросили, что будет, если я рожу ребенка, я бы ответила: младенец – это самоубийство в профессиональном плане. Истинная правда. В первый год я думала, что уже никогда не отдохну. Все время была вымотана.

Но однажды ночью, спустя несколько месяцев непрерывной галлюцинации, в которую слился первый год Адди, мне не спалось после кормления. Я открыла ноутбук и просто начала писать, изливая свою тревогу: можно ли стать родителем, когда так упорно сопротивлялась материнству? Делает ли это меня плохой матерью? Имеет ли значение прошлое сейчас, когда я твердо встала на этот путь? Относятся ли теперь люди ко мне пристрастнее, с большим подозрением? Не считают ли они, что моей малышке-дочери не подходит ее мать? А вдруг я не гожусь? Есть ли в мире такие же женщины, как я, которые не хотели становиться матерями, но стали ими, испытывают ли они те же опасения или я такая одна?

Однажды Джилл, пообещав не обращать внимания на мой закапанный детской слюной свитер, пришла и принесла вино, виски и закуски. Я постаралась сделать заранее все, что полагается хорошей мамочке, чтобы иметь возможность выпить с подругой. Во время беременности я с радостью заказывала за ужином вино – всего бокал – и с вызывающей улыбкой смотрела на осуждающие взгляды. Насчет этого мы с Люком тоже спорили. Родители мужа устраивали скандалы. Из-за всего этого мне лишь хотелось заказать второй бокал и запить его рюмкой текилы.

Я рассказала Джилл, что набросала кое-что, просто список тревожащих меня вопросов. Объяснила, вот мне интересно, одна ли я так себя чувствую: раз я не хотела ребенка, означает ли это, что и матерью для Адди стану плохой.

Глаза Джилл загорелись:

– Что ж, профессор Наполитано, почему бы вам это не выяснить?

– Что?

– Все это похоже на отличное исследование, Роуз.

– Серьезно? – удивилась я.

От усталости мои рефлексы притупились. Но затем во мне проснулось знакомое ощущение, то, которое всегда напоминало, для чего я получила докторскую степень. Внезапно оно проявилось снова, пусть слабое, но волнующее.

– О боже, мои вопросы могут послужить основанием для исследования. Это и есть исследование!

Джилл кивнула. Она оказалась права.

Кажется, это случилось целую вечность назад, и так оно и было. Мне потребовалось много времени, чтобы подготовить заявку на грант, больше, чем обычно. Но я это сделала.

И вот я здесь, на своей кухне, праздную получение гранта, пью шампанское и набиваю рот пончиками и шоколадом. Адди уже слопала не меньше четырех карамелек. Ее щеки поверх теста испачканы липким.

– Я так рада! – сообщаю я Джилл, наверное, в десятый раз. – Все еще не верится!

И тут из спальни выходит, потирая глаза, Люк в синем махровом халате.

– Во что тебе не верится, Роуз?

– Милый! Доброе утро!

– Привет, Люк, – говорит Джилл.

– Привет, папочка.

– Ого. – Люк подходит к Адди и снимает ее со стула. Потом поворачивается ко мне. – Обычно по утрам ты со мной не такая ласковая. Что случилось?

– Я получила грант, Люк, грант! – не сдержавшись, визжу я, и Джилл со мной. Мы подпрыгиваем, в бокалах плещутся остатки «Мимозы», разливаясь на пол.

– Ух ты! Потрясающе, Роуз, поздравляю. Молодец!

Я смотрю на Джилл, когда Люк с энтузиазмом меня хвалит. Затем поворачиваюсь к нему и внимательно гляжу на мужа. Остатки возбуждения улетучиваются, у меня перехватывает дыхание.

Я таращусь на Люка – на лице широкая улыбка, он произносит правильные слова, которые и должен сказать гордый за жену муж. И все же за его словами и улыбкой я вижу другое: Люк лжет. Он не радуется за меня. Его чувства совсем не такие. Уж я-то знаю. Жена всегда знает.

ГЛАВА 8

19 сентября 2008 года

Роуз, жизнь 2

У Люка роман, я уверена. Это мое наказание, правда? Я наказана за то, что не хочу детей. Что лишила мужа и его родителей ребенка и внука. Что уперлась и не хочу одуматься. У меня был любящий муж, счастливая жизнь, но я сделала выбор, и теперь мой любящий муж любит другую.

Откуда я знаю?

Ну…

По правде говоря, лучше спросить, как я могла не узнать. Как жена может остаться в неведении, когда такое случается?