– А двоюродные?

– Есть сводный брат, сын моего отца от второго брака.

– Он кто?

– Банкир.

– О! И ты мне после этого будешь утверждать…

– Все, Паша, уймись, – засмеялась Настя. – Ярассказываю тебе о своей семье вовсе не для того, чтобы ты делал далеко идущиевыводы. Просто у тебя, как у любого нормального кадровика, информационный зуд,тебе хочется узнать обо мне побольше, а доступа к личному делу у тебя теперьнет. Я интеллигентно пошла тебе навстречу, чтобы ты не нервничал. Так что сменя ты можешь поиметь только одно: я попытаюсь научить тебя азам аналитическойработы. Больше от меня все равно никакого толку.

– Ладно, – легко согласился капитан, – тогдапошли учиться.

Этот разговор происходил в кабинете, где сидел Дюжин.Поскольку, кроме самого капитана, там размещались еще трое сотрудников, топроцесс совместной работы, естественно, должен был происходить в кабинете уНасти: ей как главному эксперту-консультанту полагалось отдельное помещение. Ивот тут капитан Дюжин поразил Настю еще больше. Просто-таки сразил ее наповал,причем куда радикальнее, чем своей непосредственностью и пряничной простотой.

Едва переступив порог ее кабинета, Павел поежился, несколькораз резко втянул носом воздух, потом повернулся к двери.

– Я сейчас вернусь, – бросил он, выскакивая вкоридор.

Вернулся он через несколько минут. Войдя, плотно прикрылдверь, поискал глазами ключи, торчащие с внутренней стороны, и запер замок.

– Зачем? – спросила Настя, которой этот жесткрайне не понравился, ибо заставлял предполагать самое неприятное и ненужное:совместное распитие в честь знакомства.

– Погоди, сейчас увидишь.

Павел достал из кармана тонкую церковную свечу и коробокспичек. Едва вспыхнув, пламя задергалось в разные стороны, свеча началапотрескивать и коптить.

– Я так и чуял, – он покачал головой. – Утебя здесь плохо. Видишь, как свеча коптит? Здесь поле плохое.

– А где хорошее? – насмешливо спросила Настя,наблюдая за этим непонятным ей спектаклем.

– Там, где пламя ровное и по форме похоже наперевернутую каплю. Но ты не беспокойся, это все можно поправить. Святая водаесть?

– Что?!

– Понятно. Темнота ты, Настя. А туда же: опер вседолжен знать и уметь поддержать беседу на любую тему. Только рассуждатьгоразда, а основ нормальной жизни не знаешь.

– Слушай, Павел, прекрати, пожалуйста, устраивать здесьцирк, – сердито сказала она. – Нам работать надо.

– Никуда твоя работа не денется. А, кстати, работать втакой атмосфере очень вредно. Я вообще не понимаю, как у тебя голова можетчто-то соображать в этой комнате. Надо срочно принять меры.

– Какие, например?

– Самое первое – побрызгать все углы святой водой.Потом носить свечу по всему помещению и ждать, пока пламя выжжет все зло,которое здесь скопилось. А если уж не поможет, тогда придется рамочку принести.Учти, пока свеча не перестанет коптить и пламя не станет ровным, я здесьработать не буду.

– Значит, так. Дюжин, – жестко произнеслаНастя. – Святой воды у меня нет, и ходить по комнате со свечой в руках яне стану. Никаких рамочек приносить не надо. Каждый человек имеет право насвоих тараканов в голове, и отказать тебе в этом праве я не могу. Но непытайся, будь добр, переселить своих тараканов в мою голову. У меня своих достаточно.

– Но свеча же коптит, – упрямо возразилПавел. – Это неспроста. Она не должна коптить. И пламя неровное.

– Здесь сквозняк.

– Здесь нет сквозняка, окно закрыто, и дверь заперта.

– Значит, воск недостаточно чистый.

– Но в другом помещении она не коптила и пламя былоровным. Воск тут ни при чем. Нет, ты только посмотри, ну посмотри, чтоделается! И трещит! Может, ты злая?

– Я? – От неожиданности Настя растерялась и дажезабыла, что собиралась включить кипятильник, чтобы сделать кофе.

– Ты, ты. Может быть, само помещение нормальное, простотвоя злоба дает такое поле.

– Все, хватит! – взорвалась она. – Мне этонадоело! Немедленно загаси свечу, и начнем работать.

– Ну пожалуйста…

Голос капитана вдруг стал жалобным и очень серьезным. Он таки стоял перед ней, стройный, в ладно сидящей на нем формезеленовато-коричневого цвета (ибо был капитаном не милиции, а внутреннейслужбы), с грустными глазами и свечой в руке. Вид у него был совершеннодурацкий, но Насте почему-то не было смешно. Наверное, от злости.

– Ты можешь не верить, это твое дело, – тихосказал Дюжин. – Но позволь мне сделать так, как я считаю нужным. Иначе яне смогу работать в этом помещении.

Злость ее неожиданно прошла, ей даже стало отчего-то жалкоПавла.

– Ладно, делай как знаешь, – махнула Настярукой. – Только тихо, не мешай мне.

Она налила себе большую чашку кофе и погрузилась всоставление рабочей программы, которую к вечеру собиралась доложить Заточному.Дюжин куда-то уходил, возвращался, бродил по комнате то со свечой, то сбутылочкой, брызгая по углам водой. За окном быстро смеркалось, и единственнаяфраза, которую Настя произнесла за все время, была:

– Зажги свет, пожалуйста.

Прошло еще какое-то время, и наконец Дюжин возвестил:

– Все. Теперь можно жить. Смотри, какое пламя ровное.Не коптит и не трещит.

Настя подняла голову и посмотрела на свечу. Пламя и в самомделе было ровным, похожим на перевернутую каплю. Наверное, этому есть какое-тообъяснение, но сейчас ее больше всего интересовала работа, которую поручил ейЗаточный. Она не сердилась на капитана, но и объяснять ему смысл задания ейотчего-то расхотелось. Может, он и славный парень, но, как говорится, хорошийчеловек – это не профессия.

– Уже шестой час, – сказала она Дюжину, сноваутыкаясь в свои схемы, – давай начнем завтра.

– Давай, – охотно подхватил Павел и тут же убежал.

Вечером, докладывая Заточному программу, она все-такинабралась храбрости и спросила:

– Иван Алексеевич, у Дюжина с головой все в порядке?

– А в чем дело? Он плохо соображает?

– Пока не знаю, – призналась Настя, – насообразительность я его еще не проверяла. Но тараканов у него в голове море.Поля какие-то, аура, свечи, святая вода… Сегодня я терпела, но завтра могу ивзорваться. Не боитесь?

Заточный улыбнулся, откинулся в кресле и привычным легкимжестом погладил пальцами виски.

– Вам придется терпеть это и дальше, Анастасия. Мнехарактеризовали Дюжина, как толкового парня, но предупреждали, что он не безособенностей.