Для Харрисона очень важно было ощущать себя живым. Холодная и безжалостная дрессировка, которой подвергал его отец, едва не уничтожила в нем все человеческие чувства.

«Край пропасти», – подумал Харрисон, вспомнив, как Микаэла была рядом с ним в ту ночь, когда он собирался покончить с собой. Тогда ему было пятнадцать. А в восемнадцать он обнаружил залитое кровью тело отца. Он испытывал стыд и трясся в истерике, а Микаэла была такой же сильной. В ту ночь она действовала решительно, осталась с Харрисоном и держала его за руку, а ему мучительно хотелось сбежать, скрыться в никуда, затерявшись в вечности. Микаэла была его якорем; ее не волновали сплетни, в тот момент она думала только о том, как вернуть этого парня к свету. Она спорила с ним, льстила ему. Дошло даже до того, что, испробовав все средства, она бросила в него вилы.

– Ты хочешь умереть? – кричала она. – И такое ты сделаешь моей семье? Они любят тебя, идиот! Ты разорвешь сердце моей матери. Ты думаешь, ты виноват в том, что у твоего отца был больной рассудок? Нет, ты не виноват. Но ты отвечаешь за то, что творишь ты, ты и никто другой. Ты хочешь убить себя – давай действуй, я тебе помогу…

Харрисон помнил резкий удар – зубья вил воткнулись в стену амбара рядом с ним.

– Вы промазали, мисс Лэнгтри, – произнес он наконец, и Микаэла усмехнулась.

– Харри, – сказала она, схватив его за руку и дразня именем, которое он терпеть не мог. – Ты мне нравился больше, когда мы были одного роста. Лицом к лицу. А потом ты вырос, и стало немного труднее запугать парня, который настолько выше меня ростом.

Он помнил силу этих изящных рук, уверенность ее голоса.

– Жизнь – дикая штука, как и твой конь. Ставлю доллар, ты не обскачешь меня этой ночью.

Они неслись через поля Лэнгтри. Микаэла наклонилась вперед, подставляя ветру лицо. С красиво развевающимися волосами, она была восхитительна, неукротима и недостижима. Она обернулась к нему:

– Скачи, Харрисон, и не думай ни о чем. Скачи, пока хватит сил, но помни: я все равно обойду тебя.

Той ночью, так же как и когда ему было пятнадцать, она выжгла из него желание убежать.

Борец по натуре, сейчас Микаэла была подавлена, ощущая свое поражение, и в ее сказочных глазах полыхали ненависть и обида. «Давай, Принцесса, дерись. Соберись и дерись».

– Я разорву тебя на кусочки, – тихо, почти шепотом, делая ударение на каждом слове, произнесла Микаэла. Ненависть дрожала в ее хриплом голосе. – Ты зашел слишком далеко. Ты не брат мне, и ты не член моей семьи.

– Фейт и Джейкоб так добры, что стали относиться ко мне как к сыну, – заметил Харрисон, просто чтобы «завести» ее и получить удовольствие от этого быстрого резкого движения головой, от бликующего на ее волосах огня. Он хотел схватить их в кулак, спрятать свое лицо в этой шелковистой массе, но не мог этого сделать.

Когда он увидел ее, взмокшую от пота, в плотно облегающем желто-черном спортивном костюме. Длинные ноги, округлые линии груди. Ее тело было совершенное. Харрисону захотелось схватить ее, обнять, сжать. Он проклинал Микаэлу за то, что она отдавала себя другому мужчине, ждала его, потворствовала его прихотям и, что хуже всего, оплакивала его, когда он ушел из ее жизни.

Гнев Микаэлы, казалось, заполнил всю комнату.

– Я не избалованна, – наконец произнесла она. – Мне пришлось трудиться, чтобы достичь всего, что я получила. Я работала, поднимаясь по своей лестнице.

Харрисон встретил ее разгневанный взгляд спокойно.

– Я и не говорил, что тебе все далось легко. Но ты рассчитываешь, что вся семья будет выказывать тебе любовь и сочувствие. Пора бы понять, что мир не вертится вокруг тебя, Микаэла.

Фейт вошла в комнату, ее щеки были розовыми от холода. Она грациозно распахнула шаль, в которую была укутана, и аккуратно сложила ее. Она была несколько меньше Микаэлы ростом и более изящно сложена. Красота Фейт была вне времени. Когда две женщины находились рядом, их внешность буквально очаровывала Харрисона. Когда Фейт увидела его, лицо ее потеплело.

– Я только что из художественного центра. Мне послышались здесь голоса. Привет, Харрисон, рада, что ты пришел. Сейчас будем обедать. Все мои мальчики и Микаэла опять будут за нашим столом.

Радость в голосе матери заставила Микаэлу задержать свою руку с кружкой, которую она только что схватила. Хотелось швырнуть эту кружку в Харрисона за то, что он осмелился, отбросив в сторону всякую деликатность, пробиться прямо к засевшей в сердце боли.

– Фейт, – проговорил Харрисон нежно и раскрыл руки для объятия. Серый стальной блеск глаз исчез, сменившись нежностью, которую могла вызвать только мать Микаэлы.

Микаэла поставила кружку на подставку у камина. Она в который раз подивилась той сильной, явной и непреходящей привязанности, которую Харрисон испытывал по отношению к ее матери. Отец Харрисона всегда домогался Фейт, при необходимости быстро скрывая свою страсть; его же чувства были более глубокими и более нежными.

Микаэла хотела оторвать Харрисона от матери. Его никогда нельзя было назвать ласковым. В нем всегда присутствовало это выжидательное изучение Фейт, как будто он знал то, о чем семье Лэнгтри не было известно. Микаэла провела рукой по волосам и обнаружила, что рука по-прежнему дрожит. Что же это? Что происходит между Фейт и Харрисоном?

– Харрисон как раз собирался уходить, – сказала Микаэла, горя желанием разорвать эту непонятную близость между ними. Может, он испытывает влечение к матери?

Микаэла внимательно наблюдала за выражением его лица, но обнаружила только нежность.

– Да нет, я не ухожу, – сказал Харрисон непринужденно, улыбаясь Фейт. То была непринужденность человека, который много лет наслаждается гостеприимством Лэнгтри. – А что сегодня на обед?

В ответ Фейт рассмеялась и взъерошила его волосы, гладкие, тщательно уложенные.

– Тушеное мясо. Тебе придется начистить картошки. Рурк задержится, а Микаэла, вероятно, захочет принять душ после занятий. Она восхитительна, не правда ли? У нее кость Лэнгтри, гордая осанка Джейкоба и тот же наклон головы.

– И твои изумительные голубые глаза. – Харрисон наклонился, чтобы поцеловать Фейт в щеку, его движение было сдержанным, утонченным и одновременно выражало уважение. Харрисон взглянул на Микаэлу, которая пристально смотрела на него. На его губах мелькнула улыбка, как будто совсем недавно он и не нападал на нее. Потом его внимание переключилось на Фейт. – Почищенная картошка будет стоить стакана домашнего вина Джейкоба. Как дела в центре?

Голубые глаза Фейт слегка потемнели.

– Нам нужно больше публичности и больше покупателей. Я не могу позволить Джейкобу финансировать наш художественный центр. Мы должны развиваться сами. Жизнеспособность школы должна идти изнутри, мы просто обязаны добиться самоокупаемости.

– У тебя будет все необходимое, – проговорил Харрисон.