На псарне шум и суета стояли небывалые. Народбегал туда-сюда, грязи развезли – шагу не шагнуть! И вдруг вбежал какой-тохлопец с криком: мол, приезжая панна Марианна, сестра пани Урсулы Вишневецкой,желает взглянуть на щенят нового помета – с тем чтобы отобрать себе добруюборзую. И через минуту во дворе появилась уже готовая к выезду в поле всадницана серой в яблоках, небольшой, будто точеной кобылке, а вслед за ней – и панотец.

Шляхта принялась разметать грязь и пыльперьями своих шапок, либерия рангом пониже бухнулась на колени, ибо пан ЮрийМнишек был ближайшим другом прежнего короля, Сигизмунда-Августа, да и нынешнимне обижен. Пан, не чинясь, спрыгнул с коня прямо в грязь да и скрылся в сарае,ну а вельможная панна, сидя в диковинном седле, замешкалась, даром чтостремянный и коня придерживал, и колено подставил, чтоб удобнее с седла сойти.

А куда сойти? Не в жидкую ведь кашу глиняную!

Варлаам, стоявший с прочими на коленях,исподтишка косился на панну. Еще бы она не замешкалась, не желая запачкать вгрязи свой крошечный замшевый сапожок! Райская птичка, а не девица. Сидит натонконогой кобылке с блистающей, каменьями украшенной упряжью, – вся такаямаленькая, словно куколка выточенная, для охотничьей забавы в мужской костюмнаряженная, но не в абы какой, а в шелк и бархат. Девка в шароварах! Такой ужобычай был в Польском королевстве, приводивший даже средового [10] толстого монаха в немалое смущение, а ужо молодых хлопцах, конечно, и говорить нечего! Берет ее был украшен перьями итакими же самоцветами, как и упряжь лошади. Носик у панны Мнишек былвостренький, но глаза – ох, какие же у нее огненные глаза!..

Варлаам расслышал рядом с собой сдавленныйвздох и покосился в сторону. Григорий смотрел на панну словно на чудноевидение: руку левую к груди прижал, а правой странно водил в воздухе, словнонамеревался сотворить крестное знамение – да и забыл о том.

– Эй, ты чего? – ткнул его в бокВарлаам, и только тут Григорий очухался. Сорвался с места, скинул с плеч кунтуш– и швырнул его как раз на то место, куда ступила бы панна Мнишек, если бырешилась сойти с лошади.

Она только раз на него глянула, а Варлаамупочудилось, что в Григория ударило молнией, – так он закачался. Но тутнедогадливая дворня словно проснулась: все кинулись срывать с плеч свитки, даазямы, да кунтуши и кидать наземь, так что скоро по двору протянулась словно быковровая дорожка, по которой и проследовала на псарню ясная панна, не испачкавсвоих маленьких ножек и не посадив ни малого пятнышка на синий бархат своихшироких шаровар. А потом обратно по тому же ковру прошествовала, прижимая кгруди крошечного толстолапого кобелька и шепча ему какие-то ласковые слова. Заней протопал отец, а потом оба ускакали с заднего двора.

Варлаам Яцкий про Англию знал только то, чтоесть на свете такая иноземщина, Бог весть кто в ней правит, а раньше на тронесидела королева по имени Елизавета, которую царь-государь наш Иван Васильевичкак-то раз назвал в сердцах пошлой девицею. Но уж про сэра Уолтера Райли братВарлаам слыхом не слыхал и, конечно, не знал, как этот самый сэр однажды сорвалс плеч свой роскошный плащ и кинул под ноги королеве, чтобы она не замочиланог, выходя из кареты. Может, брат Григорий и слышал когда-нибудь эту историю,хотя вряд ли… Так или иначе, но королева Елизавета сэра Уолтера всяческиотличала и сделала его первым министром двора. Панна же Мнишек даже неудостоила Григория взглядом.

«Ишь, раскатал губу на такую кралю! –насмешливо думал Варлаам. – А сам-то худ, ростом невелик, рожей некрасив,смугл, с родинкой под носом, да и нос расплюснутый какой-то! Было б на чтосмотреть!»

Впрочем, панна вообще ни на кого из людей неглядела – только на своего щеночка.

Слуги принялись разбирать свою одежду,отряхивать, чистить, и только Григорий оставался неподвижным. Его кунтуш вовсевтоптали в грязь, так что когда Варлаам хотел его выудить и отряхнуть, то дажеза самый краешек взяться побрезговал. Поэтому Григорий еще долгое времяоставался в одной рубахе, а тут неожиданно задул северный студеный ветер,который принес дождь со снегом. Охота по причине непогоды отменилась; сворызагнали во двор, собак надо было накормить (перед охотой их для резвости иостроты нюха выдерживали голодными) – словом, хлопот было немало. Вот тут-то,видать, Григория и прохватило ветерком да сквозняком. К вечеру он занемог, кночи совсем слег… и вот теперь Варлаам со страхом всматривался в пылающее отжара, вспотевшее лицо и думал: «Мать честная… как бы не помер! Куда я без него?Пропаду ведь!»

– Эй, Гришка. – Он осторожно потрясхворого за плечо. – Не помирай, а? Очухайся!

Тот медленно разомкнул веки, и на Варлаамавзглянули горячечно блестящие глаза.

– Князя мне… позови, – выдохнулГригорий. – Князя Вишневецкого.

– Да ты что! – всплеснул толстымиладонями Варлаам. – Очумел? Видали? Князя ему!

Григорий не ответил, снова смежил веки, ипальцы его начали сновать по краю тощей ряднинки, которую только и нашелВарлаам для согрева больного товарища.

Понятно, что у парня начался бред, оттого извал он не кого-нибудь, а самого князя. Но гораздо хуже для Варлаама было,когда Григорий не бредил, а лежал вот так молча, недвижимо, и даже широкий, всамом деле чуточку сплюснутый нос его казался заострившимся, словно у мертвеца.

«Ой нет, нельзя ему впасть в забытье. Помретво сне, а так, за разговором, может, и не поддастся смерти, может, надоест ейждать, она и пойдет за какой-нибудь другой душой, а эту оставит в покое!» –подумал Варлаам и крепко потряс товарища за плечо:

– Эй, Гриня, ты, брат, не спи! Ты мнескажи, на что тебе князь нужен.

Помутневшие голубые глаза снова поглядели наВарлаама, сухие губы разомкнулись:

– Сказать ему хочу… сознаться…

– В чем, в чем сознаться? – ближенаклонился Варлаам. – Может, украл на псарне щенка? – хихикнул он,желая хотя бы таким незамысловатым способом повеселить товарища, однако улыбкане взошла на губы Григория, а глаза остались серьезными.

– Сказано, позови мне князя. Прошу…умоляю тебя!

– Ишь-ка! – рассердилсяВарлаам. – Позови да позови. Мыслимое ли дело: приду к князю и скажу, псарь-деГришка просит вас к своей милости пожаловать. И что он со мной после этогосделает? Мало оплеухой наградит, а то и в холодную сошлет. Выпороть прикажет.

– Сходи… – выдохнул Григорий. – Воимя Господа Бога!

Вот же приспичило. С больными спорить опасно.Надо было Варлааму молчком выйти вон, постоять на дворе, а потом воротиться исолгать: ходил-де к пану, а тот отказал. Нет же, потянул черт за язык: