Надо быть, теперь участь ее будет счастливей.По слухам, королевич Иоганн и собой пригож, и нравом добр, смирен – не в примерпрежнему жениху, шведскому королевичу, незаконному сыну короля Эрика. КоролевичГустав прибыл в Россию тише воды ниже травы, но от царских непомерных милостейраздулся, словно водяной пузырь. Нравом он оказался сущий позорник, нечестивец,охальник, каких свет не видывал!

Мыслимое ли дело – привез с собой из Данцига вРоссию полюбовницу. Мужнюю жену какого-то там Христофора Катера, с которойсошелся, покуда квартировал в его гостинице. Прижил с ней двоих детей – их тожев Россию притащил. И поселился с ними в роскошном дворце, который нарочно длянего выстроил царь Борис. Катал всех их в карете, запряженной четверней (тожегосударев подарок!), а жили они на доходы с Калуги и трех других городов,выделенных Густаву «в кормление» щедрым русским государем. Долго терпел царь,пока наконец не потерял терпения и не сослал Густава в городок Кашин. Таклопнул пузырь по имени шведский королевич Густав. А царь Борис стал выискиватьдочери другого жениха…

Между тем коловерчение в толпе прекратилось:народ достиг стрелецкого оцепления, выставленного вдоль дороги, и замер вожидании.

– Ох и обоз у него! Ох и поезд! –раздавались со всех сторон голоса. – Неужто это все наш царь ему надарил?А слуги? Свои у него слуги или нанятые? И хорошее ли жалованье им дают?

– Сказывают, людей он своих привез к намна прокорм, – проговорил знающим голосом какой-то немолодой купец. –Кого только не набрал! Попа своего и разных попиков, поваров со стряпухами иповарятами, служителей комнатных, учителей, чтоб его обучали шпагами швыряться,музыкантов своих, на ихней музыке играть обученных… Да это что! Даже палачасвоего прихватил!

– Палача?! – Это известие поверглоокружающих сначала в состояние оцепенения, а потом заставило разразитьсяхохотом.

– Неужто на Москве он палача б не нашел?Большое дело – убить человека! Хошь бы кнутом надвое развалить, хошь бы рукамиразорвать. Взяли бы хоть меня на испытание! – похвалялся широкоплечиймужик с широко расставленными, очень светлыми глазами, придающими егоскуластому лицу лютое выражение.

– Да у нас палачей готовых леса полныпридорожные, а ежели поискать хорошенько, небось и в Москве отыщешь! –присовокупил другой – на вид послабее первого, но с хитрым, лукавым лицом.

– Небось и при дворе найдешь! –подхватил третий с простоватым лицом деревенского увальня, но купец, тот,который все знал о слугах королевича Иоганна, погрозил ему толстым пальцем:

– Никшни, добрый человек! Придержи язык!Слыхал небось, что царь доносчиков нынче нарочно в толпу запустил, чтобвыслушивали, вынюхивали да выслеживали? Чуть кто скажет слово опасное, техвелено хватать да в застенок тащить. Так что… сиди на печи, жуй калачи, а саммолчи!

Темноволосая девушка, зажатая меж двух толстыхмосквитянок в дорогом узорочье, кажется, была очень недовольна этим разговором.Она метала сердитые взгляды на соседей, краснела, поджимала губы, но в мужскуюбеседу благоразумно не вмешивалась. Не девичье это дело, засмеют, осрамят! Ктому же она была занята тем, что пыталась натянуть на лицо сбившуюся фату,оправить душегрейку, надетую на богато шитый сарафан, расправить часто низанныеожерелья и ленты в тяжелых темных косах.

Судя по одежде, скромной, но в то же времязатейливо изукрашенной, эта девушка была из очень хорошего дома, и двое-троемелких воришек, затесавшихся в толпу, которым прежде стремительное движениенарода не позволяло приступить к своему ремеслу, теперь начали повнимательнееприглядываться к красавице, прикидывая, как бы половчее срезать у нее жемчужныезарукавья да пощипать каменьев, которыми были щедро изукрашены душегрея и передсарафана. Недурны также были жуковинья [12] и серьги с бубенчиками – по виду из чистогозолота!

Напрасно старалась девушка прикрыться фатой –ее богатство уже было примечено ушлыми взорами воришек, и не только примечено,но даже и поделено меж ними.

Однако лиходеи не подозревали, что и самипримечены внимательным взором. И стоило только одному из них, побойчее дапошустрее, пробиться к девушке, как около нее, легко, словно играючи раздвинувокружающих, оказался какой-то мужчина. Был он еще молодой, лет двадцати, никакне более, и ростом не Бог весть какой богатырь, однако брови его так суровонахмурились при одном только приближении воришки, губы так неприступно сжались,а в голубых глазах всколыхнулось столько мрака, что карманных дел мастера сочлиза благо просочиться меж людскими телами и раствориться в толпе, причем даже сгораздо большим проворством, чем пробирались к девушке.

– Лучше ты опереди, нежели тебяопередят, – пробормотал молодой человек на латыни как бы про себя, однакоявно рассчитывая быть услышанным. И расчет сей оправдался: народ от негонезаметно отступил, елико позволял напор толпы.

Кто его разберет, может, колдун какой? Может,чернокнижник? А то просто-напросто умишком повредился? Бормочет невесть что!

Однако слова голубоглазого молодого человекаявно были рассчитаны не на всех. Судя по его быстрому, исподлобья, взгляду, онжелал, чтобы латынь сия была прежде всего услышана красивой девицей. И, увидев,как ее темно-серые, в тени густых ресниц казавшиеся черными глаза обратились нанего, уловив вспыхнувший в них блеск нескрываемого недоумения, он понял, чторасчет его оправдался.

Она его явно поняла! Она явно знает латынь!Значит, догадка его была верна с самого начала!

Молодой человек покачал головой, изумляясьприхотливости случая, который и всегда был его кумиром и верным сотоварищем, анынче оказался к нему особенно благорасположен. Выходит, не напрасно он вышел,как всегда, пошататься возле Хорошевского дворца, который был известен каклюбимое жилище государя Бориса! Там царь неявно принимал некоторых иноземцев, ккоторым всегда был расположен куда больше, чем к соотечественникам; там побольшей части жила его дочь.

Дочь. Ксения…

Молодой человек усмехнулся. А он до последнейминуты никак не мог поверить, что глаза не обманули его, что видит в этойобезумевшей толпе не кого-нибудь, а именно ее. В Польше, где он недавнопобывал, судачили: в Московии-де обычаи насчет женщин необычайно суровы,предписывают им чуть ли не полное затворничество. Однако какая польскаяпринцесса или хотя бы княжна, та же своевольница панна Мнишек, позволит себеускользнуть из дворца и ринуться очертя голову на городские улицы, рискуя бытьограбленной, обруганной, обесчещенной, узнанной?!

Нет, быть узнанной эта шальная девка ничуть нерискует. Кому может взбрести в голову, что дочь Годунова, теремница-затворница,оказалась настолько смелой и любопытной, что решилась на это опасноепутешествие?!