— Он скидывает мне денежку на банковский счет, но я ими не пользуюсь.

— Почему? Ты же для ребенка!

Девушка в чем-то была права. Маша ведь не виновата в том, что родители не ладят друг с другом. Однако гордость мешала принять помощь того, кто предал мое доверие. Пока это оставалось возможным, мне хотелось показать, чего стою я сама. Как сказала Елизавета Григорьевна (так звали ту веселую пожилую женщину): «надо быть нежной, но стойкой, чтобы ни ветер, ни дождь не сломили». Хоть боль и зажимала сердце в колючие тиски, я не собиралась прогибаться. Пока Наташа стригла концы, мне довелось услышать много полезного. Словно миленькая бабулечка была послана кем-то свыше, дабы придать сил сломленной двадцатипятилетней девушке, у которой вроде и есть поддержка, а вот по-матерински никто так и не дал правильного совета. Папа не в счет. В отличие от того же Сергея Семеновича, он предпочитал не особо вмешиваться, хотя порой так хотелось его ласки и добрых слов. Чтобы как в детстве погладил по голове и сказал: все будет хорошо, доченька, давай я поцелую в лобик и все пройдет; а еще мы можем прилепить листок и ранка не будет болеть. С тех пор утекло немало воды. Мама ушла из жизни, и многое изменилось. Да и царапины были уже не на ножках и ручках, а в сердце, которое одним подорожником не залечишь.

— Все равно, Зарина, — ответила ей, старательно подбирая слова. — Это сложно объяснить, и я не хочу, чтобы ты когда-нибудь меня понимала. Но знай, когда предательство любимого человека лишает сил, и ты уже не можешь стоять, то выезжаешь только на природном упрямстве.

— Значит, упрямишься?

— Еще как! — мне стало немного смешно, но в то же время легко. Будто сейчас всего одним словом было описано мое состояние, протест и желание показать себя с другой стороны, сильной и независимой. — И чем дальше в лес, тем оно сильнее.

Девушка лишь покачала головой и начала подметать. Я поправила и без того идеально уложенные волнистые локоны и, обнявшись на прощанье с подругой, вышла на улицу.

Солнечные лучи тут же ослепили меня. Пришлось зажмуриться на несколько секунд, затем прищурить глаза. Однако вскоре, расслабившись, я подставила лицо ласковому солнышку, так приятно греющему мою кожу. Губы растянулись в счастливой улыбке, которой не было объяснения. Просто хотелось чему-то радоваться и идти вперед. Несмотря ни на что. Ради своей дочери, ради малыша и ради себя.

— Мамочка, ты такая красивая! — ахнула Машка, когда увидела меня в дверях раздевалки.

— Правда, солнышко? Это все тетя Наташа и еще парочка очень добрых женщин.

— Папе так понравится! — захлопала она в ладоши, а моя воодушевленность заметно поубавилась. Но ничего. Следовало привыкнуть к этому. И пока дочка переобувалась, я думала о том, насколько верным было мое решение. Стоило ли оставлять эту нить, не истончать и не давать ей порваться? Может, лучшим решением было все же ограничить общение между отцом и дочерью? Вчерашний вечер мне еще раз доказал — Женя порой не способен себя контролировать. В отличие от меня, никогда не сказавшей о нем плохого слова, он опускался до оскорблений часто. Маша в такие моменты начинала плакать или надолго закрывалась в себе, но в силу возраста быстро остывала. Я боялась со временем потерять дочь, но в то же время не хотела лишать ее права выбора, той свободы, которой была обделена долгие годы сама.

— Мама, — обратилась ко мне Машуня, когда мы неторопливо возвращались домой, — а почему большие тети красят волосы?

— Они хотят быть красивыми.

— Но они и так очень красивые. Вот у тебя большие желтые глаза!

— Жёлтые? — удивилась её выводам. — Где же ты их желтыми видела, если они карие?

Маша задумалась и посмотрела на небо. Затем кивнула своим мыслям совсем по-взрослому и ответила.

— Когда светит солнышко, у тебя они становятся желтыми и добрыми. А когда ты заходишь на кухню и видишь грязную посуду, то черные и злые.

Я рассмеялась в голос и пригладила её светлые мягкие кудри.

— Ты же моя прелесть!

— У нас в группе есть мальчик, Вова. Он тоже так все время говорит и носит с собой колечко. Еще он говорит, что он — голлум.

— Кто?

— Голлум. Но я не знаю, что это такое.

— И мама не знает, — слукавила ей в ответ, хотя почти сразу вспомнила известные картины кинематографа, на которых вроде имелись возрастные ограничения, и шестилетней неокрепшей психике там точно делать было нечего. Однако, родители порой совсем не задумываются о моральных аспектах. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало.

— Да, Натусь! — ответила я на телефонный звонок подруги, свободной рукой пытаясь открыть румяна.

— Лиза, сегодня к двенадцати. Галина просила предупредить.

— Как к двенадцати? Я уже готова…

— Ну, тогда выйди пораньше. Прогуляйся пока, — она отвлеклась на пару мгновений, что-то сказав Зарине.

— Вот только гуляний мне сейчас не хватало.

— Не бухти, подруга. Давай, до встречи, а то у меня клиенты.

— Угум, — только и сказала я ей неопределенно. Часы показывали начало одиннадцатого. Где мне проводить оставшееся время? А ведь минуту назад бегала как угорелая по квартире, чтобы ненароком не опоздать.

Вновь вздохнув, я открыла румяна и решила не менять свои планы. Ужин давно стоял на плите, белье развешено, прихожая убрана, а потому работы здесь для меня не осталось. Зато подышать свежим воздухом не помешало бы.

Спустя десять минут я закрыла на ключ входную дверь и спустилась в подъезд. Вдохнув летний душистый аромат цветов, снова улыбнулась. Вот бы всегда так: тихо, тепло, уютно и спокойно. Чтобы никто не волновал, кроме детей, а проблемы преодолевались как само собой разумеющееся. Ведь, когда мы живем ради своих сыновей и дочерей, пусть даже огромная гора встанет на пути к светлому будущему, любящие сердца родителей преодолеют любую преграду. Ну, вот! Опять закралась грусть. Нельзя так! Нельзя!

Неожиданно за спиной просигналил автомобиль, отчего я вздрогнула и замерла. Обернувшись, поняла, что забылась в своих размышлениях. Поспешив убраться с проезжей части, я чувствовала, как щеки загорелись от стыда. Да и машина почему-то не проехала мимо меня.

Я шла не торопясь дальше, но уже по тротуару.

— Лиза? — окликнул меня до боли знакомый голос. В нем прозвучало столько удивления, что обернуться было невозможно.

Тимофей, стоявший неподалеку, быстрым шагом преодолел разделяющее нас расстояние.

— Привет. Даже не узнал тебя.

— Привет, — залилась я отчего-то и заправила локон за ухо, словно этот жест мог унять внезапное смущение.

— Отлично выглядишь. Смена имиджа тебе к лицу.

— Спасибо. Ты тоже, смотрю, сегодня нарядный, — сделала ответный комплимент, украдкой рассматривая черный костюм и идеально выглаженную белую рубашку.