– Представляешь, мы проверили четверых ее прежних поклонников, – горячился Славка, – и у каждого – у каждого! – был мотив для убийства. Я, помню, даже растерялся тогда. Эта баба просто довела этих несчастных мужиков до белого каления!

Славка возмущенно запыхтел, сверкая глазами от негодования. Ему-то тоже сегодня не много от меня досталось. Правда, я его довела, пожалуй, только до красного каления. Но и этого вполне достаточно, чтобы почувствовать мужскую солидарность.

– Ты-то чего раскаляешься? – остановила я его. – Или ты тоже был среди ее поклонников?

– Не перебивай, – отмахнулся от меня Славка. – Мне не до баб тогда было, мне майора должны были дать, а тут это убийство…

Это он, конечно, соврал, до баб ему всегда дело было. И всегда будет. Даже на смертном одре. Даже в чистилище. А то и после него.

– Да я верю, верю, Славик, – ехидно сказала я. – Уж мне ли не знать, какой ты скромник!

– Танька, не перебивай! Я тебя серьезно предупреждаю. А то я сейчас про всех своих баб рассказывать начну… Мне этих чудных воспоминаний не только до утра – до Нового года хватит.

– Все, Слава, все! – Я подняла ладони вверх. – Ради бога, избавь меня от этого любовно-эротического потопа красноречия.

Киреев еще немного попыхтел, но продолжил свою детективную повесть.

Любвеобильная предпринимательница обожала унижать мужчин, это о ней рассказывали все, кто только ее знал. У тех, у кого милиция установила наличие мотивов для убийства, было алиби. Женщина она была одинокая и бездетная, из родственников никто не объявился, соучредителей у нее не было. Никто не настаивал на розысках убийцы. Дело как-то само собой заглохло.

– Слава, можно вопрос? – перебила я. – А зачем ты, собственно, мне все это рассказываешь? Какое отношение это имеет к Ирэн?

– Ах да, извини, – спохватился он. – Все дело в способе убийства. И Латышева, и Ирэн, и директор «Перикла» – все были убиты одинаково. Журналисты, слава богу, до этого еще не докопались, а то у нас тут уже начался бы массовый психоз под названием «Джек-потрошитель»… Он перерезает бритвой горло, и жертва уже не может крикнуть, хотя все видит и еще понимает, что с ней происходит. Он не насилует, не грабит, не берет денег. У Балацкой с собой было около восьмисот долларов. Не взял ни цента. Он режет их бритвой. Щеки…

Славка, видно, хотел показать что-то на себе, но потом передумал и решил объяснить словами. Слава богу, сообразил. Ни в коем случае нельзя такие вещи на себе показывать. Очень нехорошая примета.

– …от внешних уголков глаз к центру верхней губы. Груди – от подмышек через соски к центру. Живот – от края ребер к лобку. Три парных надреза повторяющейся конфигурации: на лице – маленький, на груди – больше, на животе – еще больше. И все. После этого он уходит. Надрезы неглубокие, женщины погибают не от них, а от удара бритвой по горлу. Наши патологоанатомы считают, что он неплохо знаком с анатомией. Странно, но ни у одной из четырех жертв не была задета сонная артерия, при поражении которой смерть наступает через несколько секунд. Они еще все продолжали жить, когда он уходил, они видели, как он уходит. Они все задохнулись от крови, которая заливала трахею.

Киреев вздохнул и некоторое время помолчал. Видно, воспоминание об изуродованных трупах, виденных им в морге, действовало на него угнетающе. Еще бы. Для такого любителя женщин, как Славка, видеть обезображенное женское тело – это уже психологический стресс.

– С директором магазина «Перикл», с Оксаной… не помню фамилию, странная какая-то…

– Нейбоур, – вставила я, продемонстрировав свою превосходную память, – немецкая фамилия или, может быть, голландская…

– Так вот, с ней было все то же самое. Разница только в том, что на нее он напал в подъезде, а Латышеву изуродовал в машине… И когда я увидел эти разрезы на теле Балацкой, для меня уже не было вопроса, кто убийца. Он же. Я не знаю, кто этот человек, но это он. Мы поэтому и скрываем обстоятельства ее убийства. Это же лакомый кусок для журналистов. Такой вой поднимется. Мне, в общем-то, наплевать, что будут писать и говорить о нас, о милиции, но они же просто панику в городе спровоцируют. А толку не будет никакого. Если он решит еще кого-то убить, найдет себе жертву, даже если полгорода вообще из дома выходить перестанет…

– Окружение Балацкой вы проверяли?

– Проверяем. Не забывай, пожалуйста, что ее убили только вчера…

– Ну и что вы уже выяснили?

– Да почти ничего… Несмотря на ее светский образ жизни, более-менее регулярно общалась она с довольно ограниченным кругом людей.

Я взглянула на него вопросительно.

– Что значит – общалась?

– Да нет, она не была валютной проституткой. По крайней мере, последний год. До этого, конечно, переходила из рук в руки, но тоже – не часто. Она не с панели, знаешь ли…

– А что же было в последний год?

– Евстафьев. Познакомился с ней год назад, влюбился без ума, что неудивительно. Ты поймешь, о чем я, если, конечно, хоть раз ее видела… Последний год она жила с ним. То есть жила-то, конечно, одна, в квартире, которую он для нее купил. На нашем курорте, в Апрелевском ущелье, в элитном четырехэтажном коттедже на две квартиры. Знаешь, кто был ее соседом по дому? – Славка саркастически ухмыльнулся. – Вице-губернатор. Евстафьев и здесь не упустил возможности свой кошелек продемонстрировать и губернатора носом ткнуть. Смотри, мол, твоя правая рука живет так же, как моя любовница. Такая квартирка-то в этой нашей курортной зоне знаешь сколько стоит? Не меньше миллиона новыми, деноминированными. Сам-то Евстафьев там не жил, у него семья, но появлялся почти каждый день. Открыто к ней ездил, не таясь. Вывозил ее в тарасовский свет: рестораны, казино, театры. Впрочем, не только в тарасовский. За год они три раза за границу ездили – Багамы, Куба и Франция… Без него, кстати, Ирэн из дома почти не выходила. Не думаю, чтобы он ей такое условие поставил, скорее сама не хотела. Да и что ее в Тарасове могло интересовать? Она тут уже все видела – и снаружи, и изнутри.

– Деньги, как я понимаю, у нее были. Может быть, магазины?

– Деньги? Мы проверили – на ее счету в евстафьевском «Конфидентбанке» постоянно лежало пятьдесят тысяч долларов. А магазины? Танечка! Что можно купить в наших тарасовских магазинах? Садовник их дома… Кстати, я не сказал, что этот домик на двух хозяев обслуживают пятнадцать человек? Восемь человек охраны, два садовника, дворник, слесарь-сантехник, автомеханик – один на два гаража, и две уборщицы – по одной на каждую квартиру. Надо всеми ними – кто-то вроде управляющего, пузатый такой добродушный дядя в расшитой украинской сорочке. Вареники любит со сметаной, угощал меня все, когда я с ним разговаривал. Все дела по дому и по обслуге – на нем. Умел ладить и с Ирэн, и с вице-губернатором. Флигелек у этого дяди в глубине двора, в зарослях сирени и старых высоких акаций. От ворот – не видно, будто нет его совсем. Да и сам дядя незаметный какой-то, на глаза не попадается, не слышно его, не видно, – но дом держит в идеальном порядке, знает все о каждом из его жильцов, и добродушие его, похоже, только внешнее. Обслуга его боится до смерти. Даже охрана, а пареньки там – на подбор, дрожь пробирает от одного вида, и вооружены – как американские коммандос. Зарплата у обслуги такая, что люди рыдали, когда этот добродушный дядя в расшитой украинской сорочке их оттуда увольнял. Горничные, кроме квартир, обслуживают и его флигелек тоже, и, похоже, главным образом по ночам.