Но этот вопрос был пока для меня открыт. И найти на него ответ мне предстояло сейчас на встрече с Родионом Евстафьевым.

Назначенный им час нашего свидания тем временем приближался. Вряд ли целесообразно было с моей стороны опаздывать, раздражать и нервировать собеседника. Это пока не входило в мой план диалога с ним. Поэтому я быстро привела себя в соответствующий визиту в казино вид – не очень вольный, учитывая, что действие будет происходить на территории, контролируемой главным соперником женщин в отношении мужчин – деньгами, но и не очень строгий, чтобы не дать мужчинам забыть, что женщины даже в казино чем-то от них отличаются, – и за сорок секунд до назначенного срока уже входила в маленький, тесноватый игровой зал «Клондайка».

Около стола с рулеткой стояли пять человек, не считая крупье, еще двое – у небольшой барной стойки, мигающей разноцветными огнями и стеклянными сполохами света, вспыхивающими в такт приглушенному блюзу в рядах висящих над головой бармена пустых разнокалиберных бокалов, фужеров и рюмок.

Евстафьева я узнала сразу. Примелькавшееся на предвыборных плакатах и листовках мужественное, волевое лицо человека, привыкшего самостоятельно принимать решения и добиваться от людей того, что нужно было ему. На плакатах и экране телевизора, скрадывавших многие живые человеческие черты, оно выглядело безжизненной маской из комедии дель арте – только уверенность в себе, только безапелляционность, только независимость. Я думаю, он проиграл губернаторские выборы во многом потому, что его имиджмейкерам не удалось спрятать вот эту самую независимость – от всего, даже от мнения избирателей.

Игра на деньги – это пространство, в котором мужчины существуют без женщин. Так же, как война, охота, драка, бокс, коррида и прочие немногочисленные «заповедники» или «резервации», в которых мужчины «отдыхают» от давно и прочно проигранного ими соперничества с женщинами. Все остальное – наша территория, на которой мы устанавливаем законы и правила поведения. Здесь же мы вынуждены играть по их правилам, и, даже если вступаем в противоборство с ними, лишаемся своих основных преимуществ, проявляя свои мужские качества.

Впрочем, я никогда этого не делаю, потому что не люблю проигрывать. Даже когда я участвую в драке, а приходится – в силу моей профессии, – я не забываю, что я женщина, а главное, не даю забыть об этом своему противнику. Чаще всего именно это и становится основой моей победы над соперником.

Словом, я была готова, что мое появление пройдет почти незамеченным. И нисколько не была удивлена или расстроена, что в мою сторону повернулись лишь две-три головы и то всего на секунду. Игра не отпускала от себя мужчин. Я ей была не соперница. Лишь бармен уставился на меня с откровенно наглым интересом, с каким, вероятно, встречал всех женщин, появлявшихся в игровом зале без спутника, в одиночестве. Приходящих не столько играть, сколько подцепить богатого мужчину или удачливого игрока.

Евстафьев меня не заметил. Он, конечно, не видел меня ни разу, не знал, как я выгляжу, но я говорю не об этом. Он вообще не видел, что в зал кто-то вошел.

Вряд ли видел он и игровой стол, на котором неподвижно застыл его взгляд. Он был один в зале, несмотря на то, что рядом с ним находились девять человек, считая внимательно на него поглядывавшего крупье, бармена и меня.

Возможно, рядом с ним была Ирэн. Знал об этом только он один.

Я встала за стол рядом с ним, чуть отстранившись назад, чтобы меня не приняли за нового игрока. Евстафьев раз за разом ставил на «зеро» и раз за разом проигрывал. Он машинально брал фишку из лежавшей перед ним кучки и двигал ее на одно и то же игровое поле, наверное, только потому, что на нем остановился его взгляд. Я поняла, что сегодня одна из женщин, красавица Ирэн Балацкая, победила игру – правда, ценой своей жизни.

Я сделала шаг к столу, взяла фишку из тех, что лежали перед Евстафьевым на столе, и, поставив на красное, спросила:

– Вы позволите новичку?

Он посмотрел на меня равнодушным отсутствующим взглядом.

Вряд ли он меня видел.

Шарик выскочил на поле и закружился по мелькающим перед глазами цифрам и цветовым клеткам.

– Выиграло красное, – объявил крупье, пододвигая выигрыш к Евстафьеву. Выигрыш вывел его из оцепенения.

Он поднял на меня глаза и наконец меня увидел. Но вряд ли он вернулся в игровой зал, скорее меня впустил в то личное пространство, в котором сейчас уединился.

– Пойдемте отсюда, – сказал он глухим равнодушным голосом и, взяв меня за руку выше локтя, повел к выходу из зала.

Рука у него была крепкая, уверенная, привыкшая к тому, чтобы ей повиновались. Выходя с ним из зала, я заметила, как один из сидевших за стойкой мужчин отставил стакан с томатным соком, подошел к игральному столу, сгреб с него фишки Евстафьева и, сунув в карман, направился за нами из игрального зала.

«Телохранитель», – догадалась я.

Евстафьев привел меня в ресторан, к столику, уже сервированному на двоих, отодвинул для меня стул. Мы сели за столик. Телохранитель направился к бару. Не думаю, чтобы Евстафьеву грозила сейчас какая-то опасность, но в любом случае телохранитель занял правильную позицию. Не поворачивая головы, он мог видеть весь зал, вход в него и служебный проход для официантов. Бармен наклонился и что-то спросил. Телохранитель сделал отрицательный жест рукой – ничего, мол, не нужно.

Евстафьев налил в высокие тонкие бокалы «Клико» из странной бутылки темного стекла с изогнутым горлышком, поднял свой.

– Давайте выпьем. За нее, – сказал он. – Я не могу представить ее мертвой.

Он осторожно прикоснулся своим бокалом к моему. Вино было столь же странным, как и бутылка, – терпким и нежным одновременно. Как женщина.

– Это шампанское мы пили вчера с Ирэн, – сказал Евстафьев. – В последний раз.

– Она вас любила? – спросила я. Он посмотрел на меня долгим безразличным взглядом, словно размышляя над чем-то.

– Я прощаю вам этот вопрос, – сказал он наконец. – Вы сыщик, грубо влезающий в чужую жизнь, изучающий ее под микроскопом. Вы исследователь, рассекающий скальпелем своей логики живую ткань человеческих отношений. Вы – холодный мозг, взвешивающий горячее, окровавленное сердце. Впрочем, я сам этого хотел. Я сам попросил у вас помощи… Любила ли она меня?.. Нет, она для меня жила… Я не знаю, каким словом назвать это… Может быть – любила, может быть – спасала, может быть – боготворила… Может быть – сама снисходила, как богиня снисходит к смертному… Не знаю… Я теперь ничего не знаю… Не знаю, как жить дальше… Жить без Ирэн…

Он провел рукой по лицу, как бы стирая исказившую его гримасу боли. Когда он посмотрел мне в глаза, взгляд вновь стал твердым, проникающим.

– Родион Афанасьевич, – спросила я, – а как вы жили год назад?

– Это был еще не я, – уверенно сказал он. – Не знаю, понимаете ли вы меня… Мне сейчас кажется, год назад я еще не жил. Я боролся, я дрался, сражался, я побеждал и миловал своих врагов, я проигрывал, истекал кровью и вставал с колен. Я нарожал детей и дождался от них внуков… Но это был не я… Не я сегодняшний. Это был какой-то другой Родион… С Ирэн я нашел себя. Вы, конечно, знаете мой жизненный путь. Я всегда побеждал других. Я всегда добивался своего. Лучшая фирма в Тарасове… Лучшие дома… Лучшие магазины… У Евстафьева все и всегда – лучшее. К этому у нас в Тарасове привыкли…